События, которые стали отправной точкой для появления вашего спектакля, очень тяжёлые и серьёзные («40» возник после того, как умерла при родах, оставив грудного ребёнка, девушка из окружения Ольги и Алексея — прим. ред.). Работая над ним, вы переосмыслили что-то в самих себе?
Алексей (далее АН): Да. Я считаю, что моменты, когда процесс исполнения, создания постановки тебя меняет и трогает – это очень ценно. Во-первых, просто по-человечески это проявляет в тебе что-то важное, живое. Во-вторых, это объективно сложная тема, что заставляет серьёзно поработать. Когда что-то действительно случается, это касается и меняет всех.
Ольга (далее ОТ): Не знаю, как насчёт переосмысления, но над определёнными вещами я задумалась. Помимо вопросов жизни и смерти, важным для меня здесь стала роль женщины как проводника в жизнь, её мощь и одновременно беспомощность перед тем, что сильнее неё.
Какие отклики появлялись от зрителей? Каждый просто становится свидетелем вашей истории или переживает какую-то свою личную боль, как вы думаете?
АН: Отклики самые разные: от банальной закрытости, непонимания, до стопроцентного попадания. И мне это очень ценно. Значит, мы не делаем нечто клишированное, рискуем и остаёмся честными как с собой, так и со зрителем. А по поводу того, что происходит со зрителем во время просмотра: тут каждому своё, мы не настаиваем, мы приходим к зрителю и презентуем своё исследование. Оно связано с нашим опытом жизни, танца, движения, поисками. Мы в открытую кладём это на стол и не диктуем, что именно делать. Я верю, что каждый может найти в этом что-то своё.
ОТ: Отзывы очень разные, но все о том, что происходящее на сцене затрагивает личный опыт зрителя. Кто-то видит в нашей работе сюжетную историю, хотя её нет в спектакле. Чаще всего видят взаимоотношения мужчины и женщины, но это вполне понятно. Для нас зритель не просто наблюдатель, и нам важно пробудить его персональный ассоциативный ряд и найти эмпатийный отклик в рамках спектакля.
Ваша работа – это просто высказывание или вы всё-таки хотите, чтобы зритель открыл что-то для себя?
ОТ: Мне кажется, просто высказаться я могу и у себя дома. Для меня важно выйти к зрителю «на разговор». Понятно, что в рамках современного танца это не всегда просто именно для зрителя. Наш спектакль нельзя назвать образцом «зрительского» театра, но я верю и чувствую во время показов, что в зале происходят для многих важные вещи. Для меня это самое главное.
АН: В определённом смысле мы просто делимся, но то, как мы это делаем связано с тем сообществом, что наблюдает за нами. Обычно мы играем наши спектакли в довольно интимной обстановке: зритель близко, свет на сцене выставлен так, чтобы нам не слепило глаза, и мы могли спокойно видеть, кто пришёл к нам сегодня, и прислушиваться к ним. То, что мы слышим из зала, влияет на то, как мы исполняем работу, что и как мы отдадим.
Расскажите подробнее, как создавалась хореография в спектакле?
ОТ и АН вместе: Мы работали с различными качествами движения: прорастание, увядание, пульсация, цикличность и прочее. Какой-то движенческий материал рождался из наших импровизаций, какой-то был нами схореографирован. В самом движении для нас важно, чтобы оно становилось инструментом транслирования смыслов, разговора со зрителем.
Вы говорили: «В нашей работе мы исследуем мифологию рождения и смерти. Какие из этих мифов сохранились в современной культуре, быте, и в каком виде?». Какие ответы вы даёте сами себе на этот вопрос?
ОТ: Понятно, что современный мир очень активно развивается и всё дальше уходит от чувственного опыта. Мы всё больше отдаляемся друг от друга, и нам комфортно в нашем одиночестве. Особенно сильно это ощущается в мегаполисе. Но в эти ярчайшие моменты жизни – рождения и смерти – человеку нужен человек, который поддержит его в переходе в новое качество. Это может быть мама, которая несёт новорожденного ребёнка на руках, а может – Харон, который перевозит душу в царство мёртвых.
АН: Наши ответы – это наше личное. Но если смотреть работу, то некоторые ответы видны.
Куда развивается сейчас современная хореография? К чему зритель готов, а к чему пока нет?
АН: Мне кажется, и в ширь, и в глубь: у нас есть и шоу вроде «Танцы на ТНТ», и различные авангардные художники. Другой вопрос, что, если ты занимаешься современным танцем, то, скорее всего, ты в наименее социально защищённой группе – это грустно. Зритель готов сам по себе к большему, чем он думает. Просто у нас у всех много ожиданий в плане каких-то «норм», а ведь жизнь в принципе не про ГОСТы.
ОТ: На эту тему можно написать целую научную работу. У меня нет ответа. Современный танец очень широк. Каждый хореограф волен двигать танец в том направлении, которое кажется ему интересным и актуальным. Не могу сказать, что зритель может быть к чему-то не готов. Он может иметь какие-то строгие представления о танце, которые не готов расширить. В этом смысле поле современного искусства всегда находится под обстрелом.
Объединены ли ваши совместные работы («Чёрная соль», «40» и то, что будет впереди) какой-то единой нитью? Кроме того, что это всё очень честно, без навязывания своей морали и очень про людей.
АН: Да. Есть мысли, концепты, которые идут сквозь все наши работы в большей или меньшей степени. Как уточняющий пример – это всегда про человека, того неидеального человека, что виновен в геноциде и загрязнении океана, при этом пытается любить, воспевать жизнь и свободу как наивысшую ценность.
ОТ: Не могу сказать, что мы как-то специально связываем наши работы. У нас есть свои телесные особенности и пристрастия в работе с движением и композицией, что, естественно, формирует наш определённый почерк. Если обобщить, наши работы про современного человека, который пытается быть рядом с другим человеком.