Вы в этом году номинированы и как художник по костюмам, и как художник-постановщик. Кем вы сейчас больше себя ощущаете?
Я не профессиональный художник по костюмам, по образованию я художник кукольного театра. Да, наверное, немного другая часть мозга включается, когда речь идёт только о сценографии или только об одежде.
Может, что-то для вас сейчас важнее?
Сложно сказать, что приоритетнее, всё зависит от проекта. У меня мама занимается прикладной математикой. Она мне показывала две, казалось бы, одинаковые формулы на три страницы, но одна из них интересная, а вторая нет. Поэтому трудно объяснить, почему одна художественная задача вызывает интерес, а другая нет. Например, я участвую в «Театре взаимных действий», где нет режиссёра, это театр художника, там вообще другая часть мозга включается. Там я использую и какие-то вещи из театра кукол, что-то вылезает из чердаков памяти. Кукольный театр мне по-прежнему интересен.
Опыт работы с куклой даёт особое отношение к предмету, к ткани вам как художнику?
Скорее всего, да. Сейчас есть такое понятие – театр объекта. Это близко к кукольному театру, но есть важное отличие. Подобный театр не стремится создать какой-то приближенный к реальности мир. Можно рассказать историю, просто расставив предметы в определённом порядке. В «Чёрном монахе» я тоже думал об этом, хотя это и драматический театр.
Как в «Чёрном монахе» появился образ библиотеки со стеллажами?
Спектакль изначально был придуман Верой Поповой на лаборатории, его играли в фойе театра. Когда мы перешли в зал, мы стали придумывать какой-то театральный язык для решения пространства. Сразу было понятно, что «Чёрный монах» – это условная вещь, там речь идёт о внутреннем мире человека, это исследование психики. Возникла идея с библиотекой, потому что библиотека – пространство вневременное. В библиотеке можно представить издания с разбросом в 500 лет. Поскольку в повести есть мотив затухания, то эта библиотека – полуразобранная, на каких-то полках уже хранят соления, на каких-то полках просто спят и так далее. Нужно было разбираться с эпохой, тем более, если речь идёт о камерном пространстве, сразу заметен театральный костюм, фальшь. Но когда придумано какое-то решение, степень доверия к актёру увеличивается. У нас нет исторических костюмов, есть намёки в образах и поиск современных аналогов.
В камерных спектаклях всегда увлекает столь подробно обжитое пространство, много деталей. Вам принципиально важен каждый предмет на сцене или вы мыслите какой-то общей концепцией?
В «Чёрном монахе» для меня важна бытовая логика, чтобы зритель, глядя на декорацию, включался в эту историю. Важна динамика, ощущение того, что это пространство находится в процессе изменения. В спектакле всё довольно несложно, нет специального антиквариата, но мне была важна эта атмосфера.
«Утопия» – не первый ваш спектакль вместе с Маратом Гацаловым, Ксенией Перетрухиной… Что вам кажется особенно ценным в работе с одной командой?
Я работал в разных коллаборациях, и с Верой Поповой мы делали вместе спектакль «Камера обскура». «Утопия» – это, конечно, мощная работа режиссёра, композитора и художника. Сейчас театр – в большей степени дело коллективное. XX век был театром режиссёра, сейчас это уже не совсем так. Одна яркая фигура всё чаще и чаще состоит из какой-то команды. Сейчас время таких сообществ, время вождей проходит.
Текст «Утопии» очень реалистичный, но спектакль совершенно ушёл от быта. Даже костюмы скорее похожи на стилизацию под 90-е. Как придумывалась эта эстетика?
Я этот спектакль сильно не анализировал. Я скорее работал с ощущениями, видел, что происходит в декорациях. Само художественное решение – сильное и необычное, там бытовая история была невозможна. Герои на самом деле одеты просто, наверное, из-за зеркала возникает ощущение особой эстетики. В какой-то момент это даже в символизм превращается. Я стремился к простоте без каких-либо украшений, потому что в таком театре важна мысль, идея.