Иллюстрация Константина Брилевского
Какую задачу ставил режиссёр, и насколько она совпала с вашим видением светового решения спектакля?
В «Аустерлице» у нас есть два пространства, и они работают статично практически на протяжении всего спектакля. Первое – пространство на авансцене, которое является неким лабораторным объектом, это не театральное пространство в нормальном понимании, где много всего происходит, что-то меняется. Нет, это абсолютно статичная, почти замершая конструкция, внутри которой существуют артисты. И есть вторая зона, которая находится на сцене: павильон с двумя архивами. Одна из задач, которую ставила Евгения, что нам нужно абсолютно разделить два этих пространства, как по свету, так и сценографически. Чтобы эти два мира существовали параллельно и не пересекались. Я должен был зонировать два пространства так, чтобы они оба могли участвовать в спектакле, но при этом каждый из них нёс свою функцию. Лабораторное пространство – единственное место, где артисты существуют и говорят какой-то текст. Во втором [пространстве] по сути ничего не происходит, это пространство воспоминаний, памяти. Важно, чтобы ничего не перекликалось, не «пролетало» из одного пространства в другое. Чтобы оставалось ощущения параллельного существования двух этих миров.
С какими трудностями пришлось столкнуться в ходе работы?
Самые сложные задачи были связаны с фронтальным светом, так как артисты вынесены в зрительное пространство. Мы очень долго бились за то, чтобы пространство оркестровой ямы, которое разделяет лабораторную зону и зону павильона с архивами, было максимально черным, такой абсолютный провал. Чтобы, когда у нас работает архив, свет из павильона не попадал в зону «скобы» на авансцене и, соотвественно, когда работает лабораторная зона — чтобы ничего не пролетало в зону архивов, поскольку в спектакле все они существуют как бы в разное время.
Там ведь есть ещё и проекции, как это все совместить со светом?
Это самое замечательное, когда спектакль сложносочинённый. Когда художник по свету работает с художником по видео, мы всегда стараемся находить оптимальный баланс для света и видео. В этом спектакле не было ничего сложного, с видео там очень талантливое решение. Видео проецируется на тюль внутри павильона, там несколько слоев тюля, в результате картинка становится либо более объемной, либо менее, в зависимости от того, сколько слоев опущено. Мы абсолютно не конфликтовали по задачам. Каждый из нас существовал в своем мире. Когда шла проекция, свет в павильоне был приглушенный. Если я перетягивал на себя «одеяло», то есть акцентировал свет в павильоне, когда шло видео, то это делалось преднамеренно и мы об этом договаривались. Например, в тот момент, когда у нас идет видео архивных фотографий с фасадами зданий, и при этом мы проявляем за счёт внутреннего света в павильоне, совсем чуть-чуть, верхушечку этого архива, — это делается для того, что бы акцентировать внимание на самом архиве, потому что архив ,можно так сказать, по спектаклю символизирует некую фрагментарную память.
Что было интересного в работе с Евгенией Сафоновой?
Когда мы выпускали «Аустерлиц» мы все находились в лабораторных условиях. Можно сказать, что мы все были участниками лабораторного процесса. Мы практически жили в театре целыми днями и боролись за каждое положение, за каждый переход, за каждый акцент в спектакле. Боролись не в том смысле, что спорили, а выискивали баланс и нужное решение. Женя очень хорошо чувствует меру, когда нужно остановиться.
А вы первый раз работали с Евгенией?
Да, это был потрясающий первый опыт. Мы недавно выпустили ещё один спектакль с ней вместе – «Пиковую даму».
А было что-то новое для вас в «Аустерлице»? Я имею в виду опыт: новый прием, новая технология?
Скорее новым был процесс. До работы с Женей я в основном работал с балетными спектаклями. И, работая над балетами,мы обычно очень заблаговременно знаем весь спектакль практически наизусть. Когда мы выходим на сцену – это финальная черта, когда остается практически минимум творчества. Ты долго-долго репетируешь в зале, прорабатываешь партитуру, выходишь на сцену и делаешь. А в «Аустерлице» только когда мы пришли в зал Каменноостровского театра, только тогда началось творчество.Плюс, Евгения первые сценические репетиции проводила только с артистами при пустом зале, даже без нас (постановочной команды). Мы присоединились к работе примерно день на второй, когда режиссёр и артисты определились со способом «существования» в этом сценическом пространстве.
Чем отличается работа в музыкальном театре и в драматическом?
Кардинальное отличие в моменте, когда мы выходим репетировать на сцену. В балетном спектакле я на этот момент уже максимально знаю, что буду делать, остается, что называется только «причесать». То есть основной творческий процесс для балета происходит задолго до выхода на сцену.
А в драматическом до выхода на сцену – долгое обсуждение, выработка концепции, но всё творчество начинается только на репетициях на сцене. Но, конечно, всё зависит от режиссёра/хореографа.
Что для вас является определяющим, когда вы решаете согласиться или нет на работу в проекте?
Команда. В первую очередь команда. Я люблю талантливых людей, интереснее не метод, а человек. Художник по свету – это по сути связующее звено между всеми членами постановочной команды. Он находит универсальный подход и для режиссёрских задач, и для светового решения для сценографии, и чтобы с костюмами всеэто работало. Поэтому коллектив всегда является решающим моментом для меня.
А показателем интересности для вас является новый опыт или может быть какой-то челлендж для самого себя?
Скорее челлендж, вызов. Хотя вот в «Аустерлице» меня очень привлекло то, что Евгения не только режиссёр своих спектаклей, но и сценограф, художник. То есть у неё в голове сразу есть визуальный образ, к которому она стремится. Это очень чувствуется, когда с ней работаешь.
В чем вы бы хотели себя попробовать (в каком театральном жанре или может быть наоборот даже не в театре)?
Кроме театра не работаю нигде. Но если мы говорим про другие сферы – это шоу индустрия. Это мне кажется безумно интересным. Но чтобы этому себя посвятить нужно забросить все остальное. Это как с балетом, есть единицы артистов, которые могут одинаково талантливо танцевать и классику и contemporary.Для себя я выстроил этот барьер. Я решил, что занимаюсь чем-то одним. Если делаешь что-то, то надо этоделать хорошо, а если распылять себя, то хорошо уже не получится. Театр мне гораздо ближе, чем шоу.