О работе с Антоном Фёдоровым и репетиционном процессе
Вы впервые работали с Антоном Фёдоровым. Есть ли у него особый метод? Как проходили репетиции?
Мне кажется, одна из главных черт Антона Павловича заключается в том, что он вкладывает душу в свою работу. Во всяком случае, в «Иваново детство» точно. Он изначально нас так к себе расположил, что мы быстро смогли ему довериться. Антон Павлович давал точные задачи и комментарии к материалу. Любые мысли и идеи, которые возникали у нас в процессе репетиций, мы могли обсудить с ним. Во многих вопросах мы совпадали и легко приходили к пониманию общих целей в рамках работы над спектаклем.
Я знаю, что вы также пробовали себя в качестве режиссёра (Ильнур поставил спектакли «Бывшие люди» (2019) и «Приглашение на кАЗНь» (2020) — прим. ред.). Этот опыт помогает в работе над ролью?
Так получилось, что к постановке собственного спектакля меня подвело сотрудничество с бывшим главным режиссёром Казанского ТЮЗа Туфаном Имамутдиновым. Он использовал этюдный метод на репетициях: мы искали жесты, выражающие то или иное действие или событие. Можно сказать, мы работали на равных условиях. Тем самым это невольно стало будить во мне режиссёрскую фантазию. И этот опыт, как правило, также помогает в работе над ролью.
О роли старшего лейтенанта Гальцева и соединении театра и кино
Вы играете старшего лейтенанта Гальцева. Были ли у вас какие-то ориентиры, прототипы?
Не было задачи срисовать образ или повторить чью-то исполнительскую манеру. Я старался идти от собственных ощущений в понимании своего персонажа, а ориентир давал, главным образом, Антон Павлович.
Наличие готового образа в фильме Андрея Тарковского вам не мешало в работе над ролью?
Не мешало. Мне кажется, в нашей интерпретации Гальцев стал совершенно иным человеком, нежели в фильме Тарковского. Он тот же Ваня, — Гальцев остался ребёнком. А ребёнок не приспособлен к войне. Поэтому она его в конце концов и убивает: лишает души, света, оставляя лишь мрак.
Кроме того, фильм всё же имеет и несколько другой ракурс, и другую инстанцию. Нам было важно достичь тишины. Это тот случай, когда говорить не хочется, молчать невозможно, поэтому говоришь шепотом. И Антон Павлович сориентировал нас на эту интонацию с первых репетиций.
Именно в тишине заложена одна из важнейших ценностей этого спектакля. Долго ли приходится настраиваться на эту «хрупкую» интонацию?
Настраиваться тяжело, а вот отхожу я быстро. Ведь в наше время мы все, как правило, быстро оправляемся от всего, от любого шока. Мы привыкли к быстрым темпам. Хотя, возможно, и существуют артисты, которым требуется длительное время, чтобы прийти в себя после спектакля.
В одном из интервью вы говорили, что одна из главных актёрских задач в этом спектакле — «поймать кинематографичность переводимой на язык театра картинки». Как раз из-за соединения киновыразительных и театральных средств кажется, что вы существуете в довольно строгом рисунке. Так ли это?
Моменты для свободного действия, конечно, есть, ведь невозможно все застроить до мельчайших деталей. Однако если что-то пойдёт не так, вдруг начнёт рушиться — поддерживать и «спасать» спектакль необходимо будет всем вместе. Здесь очень важна партнерская работа.
Говоря о соединении театра и кино, Антон Павлович дал нам задачу смотреть на своего героя и ситуацию, в которой он оказывается, от третьего лица, со стороны (например, как режиссёр или оператор). Воспринимать происходящее не в настоящем времени, не транслировать мгновенные эмоции и реакции, а вспоминать их как случившееся в прошлом. Поэтому и движения здесь не резкие и широкие, а лаконичные и медленные. Всё это помогает воссоздать кинематографическую картинку.
В конце спектакля вы рисуете портрет мальчика. Является ли эта сцена своеобразным очищением для вас?
Когда я рисую портрет Вани, я делаю это будто бы бессознательно, не думая. Но в то же время в этом рисунке сосредоточена рефлексия и концентрация всего произошедшего с моим героем. Гальцев творческий, а не военный человек, поэтому он и не может встроиться в военную структуру. Не может понять, как ребёнок может находиться в этих экстремальных условиях. Его душа хрупкая, ранимая, её легко разрушить. Поэтому в финале он не выдерживает, сходит с ума. То есть в портрете мальчика — вся суть Гальцева. И я словно впечатываю в себя это состояние ещё больше, поэтому не могу сказать, что этой сценой я очищаюсь.
О кукле и сложных актёрских задачах
Один из ваших партнёров — кукла. Как она влияет на ваше существование?
С куклой я работал впервые. Она мой главный и самый важный партнёр. Я не упускаю её из своей головы ни на секунду на протяжении всего спектакля.
Поначалу было трудно привыкнуть к ней, ведь необходимо изменить привычные методы существования. Но постепенно пришло понимание, что в данном материале кукла — это, действительно, самое подходящее решение. При всей своей простоте, она очень живая. Кукла несёт в себе импульс действия. И она, в отличии от человека, который может переиграть или же отдаться не полностью, никогда не лжёт.
Ваш партнер по спектаклю, Нияз Зиннатуллин, говорил, что роль в «Ивановом детстве» — самая сложная в его карьере на данный момент. Чем для вас стала роль лейтенанта Гальцева?
Не могу назвать роль Гальцева самой трудной, но она, определённо, одна из сложнейших. Наравне с работой в спектакле «Бал.Бесы», где я играл Петра Верховенского (тогда мы отошли от традиционной трактовки и представили иное видение этого персонажа) или в бессловесном пластическом спектакле «Из глубины… (Художник Винсент Ван Гог)» [режиссёр Туфан Имамутдинов — прим. ред.]. В «Ивановом детстве» главная трудность была в следовании точной актёрской задаче при создании лаконичной, кинематографичной картинки и в партнёрстве с куклой. И в этом смысле этот спектакль оказался особенным.
О планах
Минувшей осенью вы покинули труппу Казанского ТЮЗа. Расскажите о своих творческих планах.
Мне предоставили возможность стать одним из режиссёров в другом театре, и я планирую развиваться в этой сфере. Кроме того, хочу найти место, которое отвечает моему видению театра. Но при этом я никоим образом не отказываюсь от актёрской карьеры.