О пути в театре
Вы уже больше 45 лет работаете как артист и режиссёр. Расскажите, как строился ваш путь и как развивался театр кукол за это время.
Немного у меня было мест работы, но я старался выбирать театры, где было бы всегда интересно. Первый мой театр — это Уфа, Владимир [Михайлович] Штейн, царство ему небесное. Там я работал сезон. Потом переехал к своим друзьям-однокурсникам в Челябинск, к [Валерию Абрамовичу] Вольховскому, ещё пять лет отработал и уехал в Выборг. Там в Ленинградском областном театр кукол провёл 17 лет. Потом закончил институт (ЛГИТМиК), самостоятельно поработал сезон во Владивостоке, а затем в Магнитогорске у Виктора [Львовича] Шраймана. Затем Вольховский сосватал меня в Саратов. Здесь я уже 23-й год.
Не знаю, как так получилось, но творческая жизнь пролетела мгновенно. 22 лет как будто и не было, потому что жил, работал и думал только об одном: о театре, о сцене. Наверное, всё правильно развивалось. Я работал там, где интересно. А интересен мне, прежде всего, театр, в котором нет «режиссёра-постановщика», но есть режиссура. В своё время я пытался поступить в «Щуку», не получилось, но моя линия и стиль — прорабатывать взаимоотношения актёров и персонажей. Этот принцип старый, уже известный — режиссура там, где её не видно. Для меня он очень важен. Может быть, это менее эффектно, зато честно и правильно.
В драматическом театре больше анализа, а в театре кукол — больше выстроенных взаимоотношений, но в основном всё поверхностно, всё по факту. Поэтому мне не нравятся многие современные спектакли, где режиссура, скорее всего, постановочная. То, что придумывают и ставят, я уже видел. Это молодежь открывает вдруг, а велосипед давно едет. Поэтому важнее, когда актёр мне даёт что-то новое.
Какие театральные работы вас вдохновляют?
Лучшие [кукольные] спектакли я видел в Магнитогорске. В своё время [в 1976 г. — прим. ред.] Виктор Львович [Шрайман] поставил «Маугли»: потрясающая работа, которая просто разрывала изнутри, переворачивала сознание. Мы, актёры, сетовали тогда, чем же мы занимаемся, когда вот так надо делать. Действительно, катарсис был.
Меня не обмануть на сцене, я очень чувствую такие, казалось бы, незначительные вещи, за которыми скрываются глубокие переживания и мысли, не вылезающие насквозь, а именно существующие в актёре. Спектакли Анатолия Васильева мне очень близки. В своё время, когда они в Санкт-Петербург приезжали, я стоял безбилетником на балконе и смотрел «Серсо». Это было что-то невероятное. Спектакль шёл больше двух часов, все вокруг меня разбежались, а я стоял и не мог оторваться. Это удивительное событие лишний раз указало мне, что я на правильном пути. Потом Ричарда Стуруа в Санкт-Петербурге видел, они приезжали на гастроли в БДТ. Васильев и Эфрос тоже на гастролях были в Челябинске, когда я там работал, и я все спектакли смотрел. Эфрос — мой режиссёр, глубокий, интеллигентный. Я также влюблён в работы Товстоногова, потрясающие спектакли у него были. В последнем, «На дне», когда он уже ушёл от театра, но ещё выпускал, не было цельности, а спектакль был. Эфрос, Товстоногов, Васильев — вот три режиссёра, которые для меня являются авторитетами.
Кроме актёрской и режиссёрской работы вы занимались педагогической деятельностью…
Да, мы с актрисой нашего театра Татьяной Петровной Кондратьевой выпустили два курса в Театральном институте при Саратовской консерватории. Первый курс был интересным для меня, но через пять лет от него осталось в театре три человека, все разбежались. Жалко. Когда мы их выпустили, двенадцать человек — это была удивительная труппа. Они были интересны не столько в индивидуальном плане, сколько в ансамбле: дополняли друг друга и мыслью, и мастерством, которого ещё не хватало. Я тогда понял: когда человек правильно существует на сцене, когда не лжёт, а проживает изнутри — это очень интересно. Второй курс я начинал как-то трудно, потому что недавно только простился с одними, выпустил, они в театр ко мне пришли — а теперь уже другие на подходе. Они мне были чужими и, наверное, до конца чужими остались. Хотя работали хорошо. С того курса тоже осталось трое.
Об иронии и трогательности бытовой сказки
Почему вы решили поставить спектакль по пьесе Григория Остера?
Давным-давно, уже не помню где, я видел спектакль по этой пьесе, но мне было безумно скучно смотреть. Там всё по факту: пришёл, сказал, ушёл, пришёл, сказал, ушёл. Не было перегибов или нюансов, как-то примитивно зайчик переживает. С другой стороны, это иронично.
Когда наш театр закрылся на капремонт — и мастерские, и помещение чужие, особо губу не раскатаешь на изготовление материальной части, — я искал материал, в котором в основном одно место действия, как бывает в бытовых сказках, но который грел бы меня именно тем, как строится система взаимоотношений. И нашёл пьесу Остера.
Репетировали легко, всё само получалось, потому что было любопытно. Маленький незатейливый рассказ с ироническим отношением — чему он учит? Что добро побеждает? Или что обязательно появится кто-то, кто не силой, а хитростью тебе поможет?
Кстати, был какой-то замысел в том, что в спектакле всех персонажей-помощников — волка, медведя, быка и петуха — играет один актёр?
Я рассчитывал, что так будет, потому что ситуация в театре была необычная — ремонт. Мы в основном играли на выездах, и оставались три актёра, которых можно было занять в спектакле не в ущерб прокату. Поэтому они исполняют все роли. Замечательный актёр Роман Сопко играет лису. В этом тоже есть ирония: мужской взгляд на женский характер. У нас есть дубль, и когда актриса играет, это уже впрямую — нет лёгкого гротеска. А в мужском ансамбле он присутствует.
Спектакли по мотивам русских народных сказок обычно подразумевают решение в стиле народных костюмов, а тут получился довольно пастельный рисунок. Чем вы вдохновлялись?
Я показал художнику картинки старинных игрушек: мягких медвежат, зайчат. Там нет аляпистости, всё спокойно. Татьяна Евгеньевна [Старикова] от них оттолкнулась, и мы пошли в этом направлении. Куклы того времени тёплые, трогательные, и нам тоже хотелось сделать трогательного зайца. Чтобы не было кричащих цветов, цыганщины. Легко было скатиться в грубый юмор по отношению к лисе, но это не фарс, не сарказм, это ирония.
О брехтовском приёме, режиссёрской интуиции и визуальных образах «на вкус»
Вы часто используете планшетных кукол. В работе с ними есть свои сложности: актёр постоянно на виду у зрителя, он действует не посредством куклы, а в дуэте с ней. Как сложился такой подход?
У нас был спектакль «Урок для Красной шапочки». Этот спектакль я ставил в Выборге, потом Вольховский пригласил меня в Воронеж, я там поставил, когда он болел, а перед Воронежем поставил в Саратове. В итоге в Воронеже не идёт, в Саратове не идёт, а в Выборге 22 года идёт. С удовольствием ребята играют, и зритель с удовольствием смотрит. Там тоже незатейливая история, всем известная сказка, и опять с иронией. Сказка о гордыне. В ней главная мысль о чрезмерной самоуверенности: как только теряешь контроль, сразу начинаются проблемы, но не надо отчаиваться — всегда придёт помощь.
Так вот, в «Красной шапочке» сложился такой брехтовский приём, когда одно дополняет другое. В следующих спектаклях это продолжилось. Опечалившегося зайчика актёр усаживает на скамейку, а сам доигрывает за него, убеждает себя через него: «Я могу, я могу победить!». После того как я поставил в Выборге, до меня дошло — это же Брехт! А потом в Воронеже пришёл худсовет, там критики замечательные, такие мастодонты: «Товарищи, это же Брехт!». Мне было приятно.
Но я всегда обращаю внимание на работу куклы и без актёрского дополнения, чтобы она не была, как Шрайман говорит, «собирателем пыли», чтобы её не носили, а действительно отрабатывали. Мне важно, чтобы кукла жила.
Как вы приходите к режиссёрским решениям?
Это откуда-то идёт. В начале работы бывало так: репетирую и дальше не знаю, поднимаюсь в кабинет, ни о чём не думаю, не волнуюсь, потом спускаюсь и говорю: «Вот так!». Помню, репетировали «Дон Жуана», а я не знаю, как начать. Потом говорю: «Ребят, возьмите стол, вынесите два стола». Так получился пролог со смыслом. Репетировали полчаса — и идём пить пиво. Шучу, конечно, но вообще кто много работает, тот плохо работает. Если знаешь, [чего хочешь,] можно этого сразу добиться от актёра. От кого-то можно. А с кем-то можно очень долго пробовать, и никакого толка не будет, поэтому времени терять не нужно.
А какую роль вы отводите музыке в спектакле?
Музыка определяет стиль существования актёра. Я её легко нахожу, потому что знаю, в каком плане она нужна. Как подбираю — не знаю, само подбирается, я чувствую, что нужно. Радость: пока ищешь, наслушаешься столько, что и на это, и на это, и на это хватит. У меня ещё на двадцать спектаклей музыка есть. И я всегда показываю музыку художнику, чтобы атмосферно настроить его на будущую среду.
Вы упоминали, что «Клочки по закоулочкам» вместе с вами создавала Татьяна Старикова, многолетний друг театра. Расскажите, как началось ваше сотрудничество.
Татьяна [Евгеньевна] — палочка-выручалочка. С ней хорошо. Если своего художника нет, трудно, а она приезжает, и мы делаем один спектакль и тут же другой по пути. Мы сотрудничаем и с ней, и с [Александром] Ечеиным, художником из Воронежа. Со Стариковой меня познакомила Татьяна Петровна Кондратьева. Нам очень удобно работать вместе [с Татьяной Евгеньевной], потому что она не сопротивляется, а пытается идти за твоими мыслями. Конечно, всегда приходится в разговоре или визуально картинки показывать, указывая путь в определении стиля. Не «рисуй вот так вот», а что это, как это, какое по вкусу — кисло, сладко, горько должно быть.
О зрительском восприятии
Я недавно беседовала с режиссёром саратовского ТЮЗа, вашей коллегой. Она сказала, что не разделяет спектакли на взрослые и детские, для неё важно, чтобы семья испытала совместное переживание. А как для вас? Ведь в репертуаре театра «Теремок» есть и взрослые спектакли, и для малышей.
Трудно сказать, потому как Саратов по зрителю сложный город. На премьерах зал заполнен битком. На кассовые названия все придут. Но вообще-то зрителей мало, особенно на серьёзные спектакли. Саратов город купеческий, менталитет не изменился: «Мы Москву видели, знаем это всё». И им достаточно. Поэтому у меня отношение к зрителю критическое. Сколько лет пытаюсь что-то с детьми сделать, куда-то призвать — а выхожу и вижу: шикарные машины у молодежи 16–18 лет, девушки красивые дверцу открыли, ножками вылезли наружу, разговаривают на жаргоне и семечки лущат. Раньше они на лошадях приезжали, на телеге, а сейчас вот так. Но не все такие. Когда была премьера «Сна в летнюю ночь» [взрослый спектакль, поставлен в 2005 году — прим. ред.], педагог из Энгельса — города, который через Волгу находится — приводил гимназию и потом прислал мне потрясающие стихи. Такой педагог на вес золота: он не просто ведёт детей на урок, но потом ещё и рассказывает им всё. И дети умненькие, глазки умные.
Конечно, у нас есть спектакли для маленьких. Дети приходят, естественно, с родителями. Малыши по-своему воспринимают, а родители в большей мере следят за реакцией детей. Но тоже смотрят.
Старшие ребята должны приходить, но по-всякому бывает. Однажды я узнал, что билетный администратор агитирует школьников на спектакль «Дон Кихот», объясняя: «Приходите-приходите, очень спектакль хороший. Там, значит, один мужчина влюбился в проститутку». Представляете, вот таким языком говорят. И мне приходилось перед спектаклем выходить и рассказывать о Дон Кихоте. Они, 9–10 класс, не знают ничего этого. А «Ромео и Джульетта» — что за долгая возня на балконе? Сейчас всё проще, и никакого яда не надо.
Я всякое видел. Видел, когда театр был центром в городе — в Магнитогорске туда приходили молодые, из институтов, воспитанные образованные люди, и для них лучшего не было. Такое время. Сейчас другое: вот пригласим Бузову, и аншлаг будет. Мне давно хотелось сделать спектакль по повести Грина «Алые паруса», но это нужно только мне и актёрам, всё. Поэтому я в этом направлении пессимист.
Рассчитывали ли вы, что «Клочки по закоулочкам» обретут успех?
Я точно не мечтал поставить судьбу зайчика. Делаешь спектакль с прицелом, что зритель будет смотреть и проникать в глубину текста, замечать перспективы развития. А, оказывается, нет. Мы уже раз восемь представляли наши спектакли на фестиваль «Золотая Маска». Серьёзные, таких не было и не будет. Но что делать, не проходили. А спектакль, который выпустили [в 2010 году], — правильный, хороший, «Бременские музыканты» — он как-то прошёл [в программу Детского Weekend-а 2014 — прим. ред.]. И вот теперь тоже.