Ваш спектакль называется «Горемычные танцы», а в конце каждой передачи «Начало времени композиторов» звучит призыв к композитору «потанцевать под его музыку». Откуда такой интерес к танцам и танцевальности вообще?
Александр Артёмов (АА): Дело в том, что в детстве я был вынужден довольно длительное время заниматься таким видом спорта, как бокс. В сущности, я крайне либеральный человек, даже чрезмерно, может быть. Но так вышло, что я оказался именно там.
Вас заставляли против вашей воли?
АА: Да, меня заставил отец. Сам я этого не хотел. Я оказался вынужден бить людей. Таких же молодых парней, как я. И они тоже били меня. Некоторые даже с огромным вожделением. Приходилось давать отпор. Мне как либеральному человеку это было физически неприятно. Но я научился это делать. После чего некоторые ребята стали немного побаиваться меня во время спарринга. Это дало мне возможность в поединках удерживать соперника на максимальной дистанции и при этом, держа в напряжении, не атаковать его. Просто на определенном расстоянии от него скакать – так называемая симуляция боя. Он боится, а я не хочу. Просто жду, когда закончится раунд. Такая была тактика. Но для тренера нужно было искусственно создавать некую картину реального боя. И я понял, что более слабого соперника все-таки нужно периодически доставать легкими шлепками, не причиняющими ему физического вреда, а иногда и ему самому давать возможность слегка зацепить меня. Это оказалось увлекательным занятием, чем-то вроде грациозной игры.
До тех пор, пока не случились первые соревнования на зрителя. Огромный спортивный зал, битком набитый людьми. Я оказался в красном углу ринга, мой противник – в синем углу. До этого момента я не был знаком с этим парнем, и он тоже ничего не знал обо мне. Но с первого же взгляда я увидел в его глазах что-то вроде – как бы это сказать – доброты?… Да, наверное, это была доброта. И мне показалось, что он это понял. Мне показалось, что мы оба поняли это. Прозвенел гонг и начался бой. В первые же секунды из моих глаз посыпались искры. Своими тонкими изящными руками он бил очень резко и сильно, это было странно. Я не мог в это поверить. И вскоре оказался лежащим на полу. Судья начал отсчёт. Тогда я решил, что самое правильное сейчас – оставаться лежать и не вставать, даже если это не нокаут. Но в следующий момент я подумал, что этот парень, возможно, просто допустил какую-то ошибку, и если сейчас я ее не исправлю, то навсегда потеряю веру в человечество. Я резко поднялся. Судья снова вскрикнул: «Бокс!». Этот парень с бешеной силой вновь кинулся на меня. Сделав короткий отход в сторону, я встретил его увесистым апперкотом в подбородок. Из его рта вылетела окровавленная капа. Противник взревел, брызгая мелкими каплями крови, и снова бросился на меня. Отход, провал, правый прямой в голову. Сперва он осел на колени, затем бухнулся всем корпусом. Но едва судья открыл счёт – он снова встал на ноги. Но уже не стал бросаться в мою сторону. Он начал размашисто скакать по рингу на достаточно большой дистанции от меня. Зал ликовал, мне кричали: «Добивай!». Но я не стал делать этого. Я был слишком либерален. Раз за разом я проводил атаку, но не совершал поражающего удара, отчего амплитуда скачков моего соперника по рингу все больше увеличивалась, и я даже уловил на его бледном лице что-то вроде благодарности или надежды – он понимал, что я не буду жестоким с ним. Он продолжал порхать по рингу под громкое «Добивай!» из зала, а я гонялся за ним, все также не нанося поражающий удар. Зал продолжал быть в напряжении, а мой противник всё понимал. Между нами установилось взаимопонимание. Это был танец.
Настасья Хрущёва (НХ): Вот и композиторов мы приглашаем потанцевать.
АА: Да, танец может стать Началом времени композиторов.
Да, теперь понятно, какую роль в спектакле «Горемычные танцы» играет телесность – полуобнаженные бородатые мужчины подпрыгивают и трутся друг о друга телами. А что важнее в «Горемычных танцах», душа или тело? Или всё вместе?
АА: Важнее всего комментарии архетипической женщины из зала [персонаж – прим. ред.]. То есть не душа, не тело, а разум, который это комментирует.
НХ: Саморефлексия, наблюдение за собой со стороны.
В «Горемычных танцах» есть такие герои, как Царь-Конь, Птица Алконост, Медведь-Беспокойник и даже Красная Карлица. Вы заимствовали это из фольклора?
НХ: Прямых заимствований нет, но когда берутся такие персонажи, они сами выстраиваются в какую-то логичную для волшебной сказки конструкцию. Но у нас не все по Проппу: Царь-Конь, Птица-Алконост, Медведь-Беспокойник – волшебные помощники и дарители, хотя они же и герои тоже. Красная Карлица совмещает функции Яги-похитительницы и Царевны.
АА: Ну так-то да.
«Горемычные танцы» – спектакль-созерцание или спектакль-обряд?
АА: Спектакль-снаряд. Или можно просто сказать – пушка.
Можно ли сказать, что в «Горемычных танцах» визуальное начало аскетично по сравнению с сочным и ярким текстом?
АА: Конечно же, так сказать нельзя.
НХ: То, чего мало, – самое важное и есть всегда.
«Горемычные танцы» в виде пьесы опубликованы в вашей книге «Неприятные тексты», которая вышла в феврале этого года в издательстве «Городец». Нужно ли читать эту книгу перед спектаклем? Или лучше не надо?
НХ: Лучше русские волшебные сказки почитать.
АА: А эту книгу перед спектаклем лучше сжечь.
Вы часто говорите о важности соцсетей – и как инструмента продвижения, и как инструмента рефлексии. Кроме ВКонтакте, Facebook и Instagram вы какими соцсетями пользуетесь? Есть TikTok? А в ClubHouse получили инвайт?
АА: Нет, но зато нас пригласили в Новоуральск.
Кстати о Новоуральске, где вы ставили «Широту», – это большой город? Есть там, к примеру, «Пятёрочка» или «Магнит»?
НХ: Там есть Театр музыки, драмы и комедии.
В финале «Широты» хор поёт: «Широта, широта – это наша пустота». В чем, по вашему, отличие русской широты от русской пустоты?
АА: Ни в чём. Об этом и песнь хора.
НХ: Да, хор поет как раз для того, чтобы не возникало такого вопроса.
«В небе тают облака / По земле бежит река/ Широка и глубока / Не перебраться». Знаете, чьи это строки?
НХ: Догадываюсь.
АА: Понятия не имею.
Это строки из песни Андрея Губина [«Облака» — прим. ред.], и они тоже о широте. Резонируют ли они с вашим спектаклем?
АА: Да, конечно.
НХ: Да.
Настасья в недавнем интервью на Афише пожелала интервьюеру сдохнуть. А что вы пожелаете мне? А «Золотой маске» что?
НХ: Счастья и здоровья.
АА: Фарту масти.