О работе актёра в театре кукол
Как вы пришли в театр кукол?
Альбина Шагалиева: Я с самого детства была увлечена театральным искусством. Я даже в детском саду каждый день собирала детей, и мы ставили спектакли. Я сама сочиняла, распределяла роли, вместе с ними репетировала и очень сильно раздражалась, когда другие дети не могли исполнить роль. Я думала: «Ну это же проще простого! Ну как вы не можете сыграть это?» Поэтому, когда я уже закончила школу, ни о чем другом я не думала: хотела стать актрисой. Я пришла в Казанское театральное училище, в том году набирали курс кукольников. Драматических артистов не набирали. Я подумала: «А почему бы и нет?» Овладеть искусством театра кукол — это просто ещё один навык для артиста, поэтому я пошла в кукольное отделение. Я сначала даже не представляла, насколько меня вовлечет мир театра кукол, но недели через две после того, как я начала учиться, я влюбилась. Настолько, что в драматическом театре или в любом другом я себя уже не видела. По окончании театрального училища меня пригласили работать в наш Татарский государственный театр кукол «Экият», и вот уже 18 лет я работаю в театре.
Дилюс Хузяхметов: Я достаточно рано пришел в театр кукол, в 14 лет. Я не тот, кого называют «не поступил в драму, потому взяли в куклы». Я любил заниматься этим с детства, вырос на сказках Александра Роу. Дома у меня были какие-то мягкие игрушки, и я всегда пытался ими разговаривать так, как в сказках, в телевизоре. Когда я закончил девятый класс, с мамой сидели чай пили на кухне, и я просто по радио услышал, что Набережночелнинский театр набирает артистов, сразу с заочным обучением в Театральном училище города Казани. Я прошел все туры, потом меня отправили в Казань, я поступил, и меня сразу же взяли в труппу. Через пару месяцев я уже начал работать в спектаклях: роли были небольшие, но я сразу совмещал теорию с практикой, это помогало. В театре были очень большие мастера, и нам не только наш мастер преподавал и помогал, но и актёры. Они поддерживали, помогали, учили именно по кукловождению. Было очень строго, но зато результат есть.
Как вам удается быстро перестроить голос, чтобы переключиться между персонажами?
А.Ш.: Для артиста театра кукол голосовые данные — это самое основное, чем он должен владеть. Мимика театральных кукол не работает, характер куклы ты не можешь передать иначе, только голосом.
Когда я поняла, что должна буду исполнить несколько образов в спектакле «Адәмнәр», то изначально думала, что обозначу их только условно, не буду придавать куклам голосовые характеристики. Всё пошло само собой. Мне режиссёр сказал: «У тебя хорошо получается, озвучивай каждого персонажа по-своему». Для меня был немного сложен мужской образ. Там есть старик, кулак, и я думала, как же мне озвучить пожилого мужчину. Он [режиссёр] сказал: «Ты особо не старайся, возьми самый низкий тембр. Куклой ты хорошо работаешь, она все эмоции передаст». Я так и сделала. В этом спектакле у меня семь кукольных персонажей и один образ в живом плане. У каждой куклы своя речевая характеристика, своя пластика. Чтобы показать индивидуальность, что они все живут, приходится переключаться, и это требует мастерства.
Д.Х.: Это опыт. Вообще, у нас ещё с училища все тренинги на координацию: мы должны очень легко понимать где, что и как. Во время спектакля мы не только озвучиваем и водим куклу: при этом мы подаем актеру что-то, помогаем друг другу второй рукой, можем и в две руки держать куклу. Голосовые данные для кукольника — это самый главный инструмент, поэтому мы тренируемся. У нас должны быть как и низы, чтобы играть медведей, и также мы должны спокойно наверх уходить, даже банально зайчика озвучивать. У нас это должно быть на профессиональном уровне: мы должны полностью работать со своими голосовыми регистрами. То, как меняем голоса, зависит от художника: мы работаем на маску куклы. Когда кукла появляется, мы сразу смотрим, и уже по кукле ориентируем свой голос. Я могу сказать, что это не так сложно, если ты занимаешься этим, проводишь время с куклой, перед зеркалом. Это всё помогает.
Насколько влияет на ваше исполнение материала то, на каком языке исполняется спектакль?
А.Ш.: Нет, для меня не влияет.
Д.Х.: Для меня — нет, потому что я единственный актёр в Татарстане, который играет в двух труппах. Я актёр русской группы, играю спектакли на русском языке. Также я играю и с татарской группой. Для меня нет никакой разницы. Да, мне очень приятно за нашу культуру, и в первую очередь, за нашу историю. Это наша история, которую должны знать по всему миру, не только татары.
Я очень рад, что мы показываем нашу татарскую культуру, нашу трагическую историю. Я горжусь этим спектаклем. Я благодарен нашему художественному руководителю за то, что он взялся за этот проект, пригласил в этот проект меня, потому что в театре 35 артистов, и нам повезло. Он увидел в нас, что мы сможем это преодолеть, потому что спектакль сложный, психологически сложный, но… То, что он звучит на татарском языке — это просто огромное счастье. Это культура всё-таки, и именно для татарского народа очень сильный спектакль.
Почему куклы человечнее людей
Как вы воспринимаете живые планы? Вам интереснее самим выступать перед зрителем или работать с куклой?
А.Ш.: Если честно, до этого спектакля я редко работала в живом плане: это были небольшие, эпизодические роли. Я боялась живого плана. За куклой мне всегда было комфортно, спокойно, кукловождение — это моя стихия. Я уже отвыкла от живого плана, и я даже испугалась в начале — как же мне это сделать? У нас гениальный режиссёр, он помог, направил меня, и я думаю, что у меня все-таки в итоге получилось.
Многие уже заметили, что в этом спектакле куклы человечнее, чем актёры в живом плане. Очень интересно играть таких разных персонажей. Куклы у меня добрые, чувствующие, они сочувствуют друг другу. Образ совершенно контрастный получился. Это интересно играть, проявлять себя творчески в разных планах. Для меня это была очень интересная работа.
Д.Х.: Если бы я любил живой план, я пошел бы в драму. Это не секрет, меня всё ещё приглашают в драму, но я пришёл в куклы целенаправленно. Для меня было очень интересно познать систему управления кукол и, в первую очередь, было интересно понять саму психологию вообще: как через неживой предмет самовыражаться. Взять любой спектакль: у тебя есть режиссёрская задача, есть какая-то внутренняя драматургия, и ты должен со всем этим справляться. С куклой не всегда покажешь то, что ты можешь в живом плане показать, но это волшебство: то, что человек не может, мы можем через куклу выразить.
Мне нравится: я 19 лет работаю в театре кукол и я не задумывался зачем я здесь и зачем мне это надо. Живой план сейчас везде, от него уже не уйти. Всё-таки тростевая кукла уходит уже на третий план, даже не на второй. Мы скучаем, но это новый барьер, который надо преодолеть и которому опять-таки нужно учиться. Нужен опыт.
Сложно ли самому подстроиться под кукольную пластику?
А.Ш.: Для меня такой задачи не было. Для Дилюса ставили задачу, чтобы он был схож со своими персонажами, с другими мужчинами (куклами), народом. Для меня нет.
Д.Х.: В «Адәмнәр» всё рождалось во время репетиций. Я сначала с куклами просто походил. Посмотрел, как эти куклы могут двигаться, и мне достаточно забавно было то, что наш режиссёр сделал их сутулыми, без ног, с впадинами в животах. Я решил перед зеркалом просто скопировать эту куклу. У кукол от бессилия глаза смотрят вверх, и они просто двигаются. Я не придумывал, просто увидел, когда перед зеркалом куклу водил, что кукла всё это может. Чтобы я смотрелся с ними едино, я полностью взял всё с них, и даже руки, от бессилия, как веревочные. Прям целенаправленно я не думал, какая пластика должна быть. Это пришло уже во время постановки.
У вас очень сложное взаимодействие на сцене, когда вы играете без кукол. Гарай и его мучитель — Голод. Как вы воспринимаете персонажей друг друга?
А.Ш.: Мы с Дилюсом давно уже вместе работаем, и нас часто ставят вдвоём: он — герой, я — героиня. Случился творческий тандем. Мы с ним очень хорошо друг друга понимаем. Режиссёр это знает, и поэтому всегда нам дают такие роли, что мы вместе взаимодействуем. Так случилось, что мы реально очень хорошо друг друга чувствуем. Я знаю, как он дышит. Он на меня посмотрит, и я знаю, чего он ожидает, и так же отвечаю.
Какая сцена в этом спектакле для вас наиболее тяжелая в эмоциональном плане?
А.Ш.: Даже затрудняюсь сказать. Наверное, всё-таки финал, когда главный герой уже полностью теряет своё человеческое обличье.
Д.Х.: Для меня спектакль полностью сложный, потому что очень сложно удержать ту грань. Надо понимать, что тебе нужно меняться, и это должен зритель видеть по глазам, по твоим физическим действиям. В спектакле самое сложное именно это — чтобы зритель понимал, когда ты уже постепенно начинаешь терять себя. Если прочитать всю повесть, там всё намного страшнее. Нам говорят: «Ужас, вы что показываете», — да вы прочитайте! Ужас там, там ещё хуже. Там полностью описывается, как собаки кишки вытягивают.
Мы очень долго думали, как же зафиналить, когда главный герой ест свою дочь. Самый страшный момент для меня не то, что я её съел, а осознание того, что ты мог потерпеть какие-то полчаса, и вот она, помощь пришла. Самый сложный момент по внутреннему состоянию — этот момент в финале. Надо увидеть, осознать то, что ты только что съел свою дочь и показать всю боль. Каких-то полчаса не дождался.
Почему «Люди» актуальны именно сегодня?
А.Ш.: Этот спектакль юбилейный. Голод 1921-1922 года, как раз сто лет прошло, 135 лет со дня рождения автора, Галимджана Ибрагимова, — поэтому мы решили взяться за это произведение.
Этим событиям уделено мало места в истории. Мы захотели напомнить нашему дню, молодёжи, что были и такие времена. Надо ценить то, что сейчас имеем. Поэтому и на сцене пакеты, степлер — такие вневременные символы голода, чтобы связать прошлое с сегодняшним днем. Всё возможно, ничего не предугадаешь. Чтобы мы ценили, что у нас сейчас есть — с этой целью.
Д.Х.: В спектакле есть чек, пакет, современные вещи. Если вы заметили, чек очень длинный. Я называю какие-то непонятные вещи, например, апельсины. Это привет нашему времени. Сейчас мы можем позволить такой длинный чек, раскидывать этот мусор, где попало, а в то время люди умирали, потому что у них элементарно не было куска хлеба. Я считаю, что этот спектакль нужен, чтобы всё-таки наша молодёжь, все люди, которые живут на этой планете, задумались и ценили друг друга. Люди сейчас очень алчные, помешанные на деньгах и очень зомбированные — они не видят, что происходит вокруг, они не ценят то, что есть. Мне кажется, Ильгиз Зайниев правильно сделал с этим приветом в будущее: чтобы зритель видел, что на самом деле может быть вот так и сейчас. Не дай Бог, конечно, но это может случиться в любой момент.
Мне много пишут после спектакля, иногда общаемся, в споры входим, но у каждого своего мнение. Кто-то считает, что этот спектакль не нужен, ну, Бог тебе судья. А кто-то благодарит за то, что создаем такие вещи, а не просто «пришёл-посмеялся-ушёл». Театр кукол — настолько многогранное искусство, можно играть всё. Просто надо быть готовыми к новым материалам и экспериментам. И актёр должен быть готов.