О деконструкции вещей и совместном творчестве
Расскажи, пожалуйста, о визуальном решении спектакля «Немножко СЛИШКОМ одиноко».
Я бы начал, наверное, рассказывать о том, как проходила работа. О том, какая была команда и насколько все были включены: девчонки [актрисы Алена Волкова, Алена Сергеева, Полина Савенкова и Ксения Плюснина — прим. ред.] подхватывали мои идеи, Петя [Чижов — прим. ред.] как режиссер и как человек трепетно вникал в то, что я предлагаю. Это был общий проект, в котором все были задействованы на полную мощь. Я испытывал от всех очень большую отдачу. Это суперважно в такого рода проектах для детей.
Мы начинали с лаборатории, а ты же понимаешь, как происходит лаборатория: ничего нет, у тебя есть только идея. Большинство объектов были придуманы и сделаны мной прямо там. На репетициях мы читали, разговаривали. Было доброжелательно, как в идеальной семье. Никто не боялся рассказывать о своем пережитом. Меня поразило, как всё вообще сложилось. Вещи приносились из моего дома, закупались, сшивались прямо во время того, как девочки репетировали. Любая кукла, любой объект сразу шли в работу. Я давал названия придуманному, говорил, что вкладываю в него по смыслу, девочки и Петя подхватывали — всё начинало работать и уходило в какие-то другие стороны. От этого проект расширялся и становился супермощным. Я в своем опыте редко встречался с такими репетициями, когда происходит абсолютно полное включение, абсолютно полная отдача — и эмоциональная, и профессиональная, и понимание меня как художника. Это для меня очень здоровский опыт.
Если говорить в общем о решении: на сцене образ детского убежища, отделенного от взрослого мира. Зритель попадает в своеобразный музей вещественных доказательств существования Сары — это чердак, место для подростковой рефлексии. Сцена заполнена тряпичными объектами из старой одежды, разнообразными куклами и поделками — объектами с заложенными в них переживаниями. У каждой вещи есть своя история.
Как ты подбирал образы для спектакля в театре кукол?
Я не кукольник, я художник драматического театра. Но на самом деле сейчас между этими жанрами нет четкого стилистического разграничения, и в Большом театре кукол ты можешь как хочешь — с куклами или без. В нашем спектакле всё сделано из вещей, и это художественный ход. Есть, конечно, куклы-марионетки, Петрушки. Понятно, что деконструкция вещей — жанр достаточно сложный, так как ты имеешь дело с готовыми предметами, которые нужно преобразовать. В дни лаборатории я приходил с баулами, сумками, ботинками, тряпками, какими-то странными вещами. Девочки тоже что-то приносили, и я мог сразу деформировать, конструировать это в объекты.
Мне как художнику было интересно работать с актрисами. Вот, например, альбом с перчатками-потеряшками, детскими и взрослыми. Идея была в том, чтобы ходить по городу, собирать эти перчатки и клеить их в альбом в надежде на то, что найдется пара. Мне кажется, это хорошая метафора для потребности найти в себе что-то дополнительное или пожалеть того, кто одинок и потерян, как, собственно, и сама героиня. Было забавно: когда я рассказал девочкам об идее этого большого альбома и о том, чтобы перчатки желательно были разными, чтобы у них уже была какая-то фактура — некоторые мне сказали: «А я сегодня видела перчатку валяющуюся». Я говорю: «А что же ты не подняла?! Почему?» И на следующий день — а была зима — мне стали приносить потерянные перчатки прямо с улицы. Было видно, что они валялись: какие-то грязные, замызганные. Девочки погрузились во всю эту историю.
Понятно, что мной заложен художественный текст, но у девочек есть свобода, что говорить. И на первых спектаклях, когда они в начале водили экскурсию по «музею», они рассказывали что-то своё. У них была возможность фантазировать, вкладывать иные смыслы, отличные от моих и дополняющие их. Суперважно и суперценно, что объекты получают развитие.
Создавая объекты, ты думал о девочках-актрисах, и их интерпретации объектов — продолжение художественной истории, так?
Да, так. Было интересно наблюдать со стороны в качестве зрителя: я это пропускал, не ходил на экскурсии. Ну то есть я был в музейном пространстве, когда много людей его заполняли, и не слушал девочек. Спектакль уже идет — я не мог бы давать указания, корректировать. Мне было важно не то, что актрисы говорят, добавляют они что-то свое или забывают о том, что я говорил про эти объекты. Мне была важна сама атмосфера с людьми внутри.
Что дает эта атмосфера?
Для меня очень сильный момент — когда зрители рассаживаются, а музей предстает в роли убежища, но всё-таки не способно заменить живого человека. Ничто не может заполнить пространство одиночества: ни три актрисы, ни много-много деталей, много-много вещей, много-много переодеваний. Когда спектакль собрался, мне это дало отдельный смысл: несмотря на объемную и достаточно кропотливую работу, всё равно ощущаешь, что ее недостаточно. В хорошем смысле, ведь в этом тексте и в этом визуальном решении всё источает одиночество. Несмотря на пандемию, которая всех изолировала в последние годы, мне кажется, это состояние не зависит от событий извне.
О частном и общем
Расскажи, пожалуйста, об опыте создания мира живого человека.
Для меня как художника это был достаточно личный проект — несмотря на то, что книжка [«Ваши письма я храню под матрасом», переписка Сары Швардт и Астрид Линдгрен, на которой основан спектакль — прим. ред.] написана от женского лица. Во время проекта я часто думал о Саре. Человек сейчас может пить чай, разговаривать с людьми, заниматься своей работой, а ты создаешь его мир. От этого становится тепло на душе — оттого, что есть человек, для которого ты всё делал, а он даже не подозревает об этом. Это очень волнительно. С другой стороны, мне было важно абстрагироваться от этого человека, понимать, что я создаю мир других людей — потому что их стало больше, у нас же три персонажа и остальные члены постановочной команды. И этот мир более наполненный, более живой.
У каждого человека, особенно, наверное, в детстве и в подростковом возрасте, характер распадается на внутренние части: может быть и грубым, и мягким, и капризным. У нас была возможность наполнить жизнь Сары объектами, которые расскажут больше про ее внутреннюю сторону. В книге это есть не в таком объёме, насколько мы пытались выразить. Художнику там особо не за что зацепиться, кроме хорошо написанного текста, что, конечно, очень важно. Я мог бы не отталкиваться именно от этой личности, потому что расщепление присуще внутреннему состоянию любого ребенка. Общность этой детской проблематики, мне кажется, удалось раскрыть. С другой стороны, моей задачей было присвоить себе личность Сары, поскольку понятно, что у каждого есть свои переживания и травмы. Мне было важно всё это пропустить через себя. В итоге визуальный ряд абсолютно не такой, как тексты писем. Музей показывает состояние подростка, присваивает авторство всех объектов девочке. Наверное, это было самым главным — отдать всё, что я могу из себя представлять как художник, ей.
Я наложил огромный слой визуала. В спектакле есть абсолютно четкая структура: уход от телесности, преобразование, расщепление на составляющие. Непонимание, кто ты есть, как себя вести, зачем это всё — весь этот эмоциональный выплеск сосредоточен в элементах, костюмах, переодеваниях. Понятно, что так раскрывается характер: мы сразу же попадаем в нутро человека. При этом спектакль не подведен под одну гребенку, он для всех. Основная, мне кажется, ценность в том, что каждый может найти в этих объектах и расщеплении самого себя. От этого и грустно, и, наоборот, появляется какая-то добрая печаль и даже облегчение. У всех есть проблемы, с которыми нужно разобраться, и благодаря этому проекту я смог какие-то вещи отпустить. Думаю, у всех так.
Как ты считаешь, этот спектакль мог бы быть поставлен сегодня?
Поставлен вряд ли, но сейчас он в таком виде, в котором мы его сделали, очень нужен как для взрослых, так и для детей. Всё, что мы делали до, осталось до. Сейчас нужно думать о чём-то другом, делать другое и по-другому. Искать новый язык. Для себя я пока не могу понять, какой творческий язык и какой материал для работы уместен в данное время и как понять его «здесь и сейчас». Это на момент интервью основная проблематика для меня как художника.