Мария, на «Золотой маске» у вас четыре номинации: две за работу над спектаклем Александринского театра «Оптимистическая трагедия. Прощальный бал» и две за работу над постановкой «Беги, Алиса, беги» в Театре на Таганке. С режиссёрами Виктором Рыжаковым и Максимом Диденко вы работали и ранее. Работа над спектаклями-номинантами на «Золотую маску» этого года отличалась от предыдущего сотрудничества с этими режиссёрами?
Естественно, в каждом спектакле есть свои особенности. Свои сложности, находки, открытия. Я в любой своей работе пытаюсь преодолевать какие-то границы. Внутренние и внешние. Открывать двери в другие комнаты. И смысловые, и физические. В этом и есть основной мой интерес и основная радость. Хотя по пути почти всегда бывает довольно сложно. В этих обоих случаях – повезло с театрами. И Александринка, и Таганка в её теперешнем виде довольно мощные и амбициозные площадки, руководители которых предпочитают преодоление обыденности. Что касается режиссёров, Виктор Рыжаков и Максим Диденко очень-очень разные. Но и с одним, и с другим есть общий язык и общий азарт. Поэтому процесс всегда разный и всегда живой.
Были ли неожиданности или эксперименты?
К счастью, за последнее время работ без неожиданностей и экспериментов не было вообще.
Над «Оптимистической трагедией» вы работали совместно с вашим супругом Алексеем Трегубовым. Как вы делили «полномочия»?
Придумывали проект вместе, хотя для нас это довольно сложно. У каждого есть своё понимание. А на выпуске Лёша больше занимался сценографией, а я костюмами. Вообще я очень люблю работать вместе с Лёшей. Всегда есть другой взгляд, которому доверяешь, и есть огромная поддержка — и художественная, и техническая. А ему со мной — сложно. Потому что я в работе невероятно упрямая и жёсткая. Если что-то зашло в голову — не выколотить. Мы вместе как добрый и злой полицейские немножко.
Жанр спектакля Виктора Рыжакова определен как «революционный концерт», который охватывает весь XX век. Была ли задача обозреть всё столетие? Если да, как с ней справлялись?
Конечно, задачи представить документальный отчёт по столетию не было, да и быть не могло. Хотелось в дурацкой и какой-то странной форме ухватить некий образ XX века, такого разного, такого страшного, и так сильно перевернувшего нашу страну, и так нас волнующего, потому, что мы всё-таки из него родом.
В начале спектакля у зрителя перед глазами проходят бытовые символы советской эпохи, в том числе, мужчины в советской школьной форме и в балетных пачках. Почему именно мужчины? И почему надписи «что такое» и «хорошо» появляются отдельно, какой здесь был заложен смысл? А следующее появление силовиков, это про Афган, Чечню или в целом? (на сцене проплывают компания крокодилов Ген, огромные Белка и Стрелка, покосившийся памятник, буквы, складывающиеся в слова «что такое хорошо» и др., мужчины в балетных пачках танцуют «Лебединое озеро» на фоне крейсера «Аврора», позже появляются танцующие школьницы в исполнении мужчин и омоновцы — прим. ред.)
Для меня всегда очень странно отвечать на вопрос: про что вы сделали? Про что «Чёрный квадрат»? А «Девочка с персиками»? А «Джоконда» про что? Про всё, что вы видите и чувствуете, когда с этим соприкасаетесь. Возможно, для каждого про своё. Во мне почему-то отзывается, и я это делаю. Надеюсь, что в других тоже отзовется. Называть и формулировать в этом случае не хочу.
Чьей идеей было выбелить лица персонажам? Какие символы были заложены? Также во второй части спектакля есть грим и облик клоунов, почему?
Мы хотели сделать матросов, которые одновременно и очень реальные, разные, живые, и при этом уже мёртвые. Заведомо мёртвые. Отсюда и возникли белые лица. Что касается конкретно клоунов, это один из номеров. Вся вторая и основная часть спектакля состоит из отдельных номеров, один из которых клоунский.
Стоит ли искать хоть в чем-то преемственность с легендарным спектаклем Георгия Товстоногова в Александринке (постановка 1954 года — прим. ред.)? Вы как-то отталкивались от него, работая над художественным оформлением, или ваша «Оптимистическая трагедия» — полностью другая история?
Думаю, что полностью другая. Хотя, конечно, мы много говорили и думали о товстоноговском спектакле, и он не мог не повлиять. Ведь есть память пространства, сцены. Я в это верю. Виктор Рыжаков именно поэтому сделал «ведущими» спектакля, с которых всё начинается и которыми всё заканчивается, Эру Зиганьшину, которая играла в том самом спектакле, и Аркадия Волгина. Представителей другого, старшего поколения. Которые по-другому говорят, по-другому двигаются и много чего в себе несут «оттуда». Они даже в программке называются «свидетели истории».
С какими особенностями технического процесса вы столкнулись при работе над «Оптимистической трагедией»? Работа с проекциями, требовало ли что-то корректировки, особых параметров и т.д.
Даже не знаю, как ответить на ваш вопрос))) (Мария отвечала на вопросы письменно, редакция сохраняет авторский знак — прим. ред.) В любом спектакле есть корректировки, не говоря уже о видео и всём такое, мне кажется, это не самая интересная тема)
Если говорить о постановке «Беги, Алиса, беги» в театре на Таганке, жанр которой определен как «оперетта-мюзикл», вы впервые работали со спектаклем такого жанра?
За год до этого мы с Максимом (Диденко, режиссёр «Алисы» — прим. ред.) сделали спектакль «Цирк» в театре Наций примерно в этом жанре.
Как удалось создать столь масштабные декорации при такой маленькой сцене театра на Таганке?
Сама не понимаю. В голове не укладывается. Честь и хвала театру.
В чем секрет быстрой смены декораций? Как решали это технически?
Это был долгий и сложный процесс совместной работы с зав. постановочной частью театра Андреем Владимировичем Хлобощиным. Не знаю, как он меня за это время не убил. Несколько раз пытался. Я бы на его месте – точно убила бы. Но в результате – мы расстались друзьями, а декорации быстро сменяют друг друга. Чудо!
Невероятной красоты декорации достаточно игриво рассказывают сложные вещи о мире, о среде, в которой мы живём. Где вы черпали идеи, работая над ними?
Как всегда, в своей голове. Там много всякого мусора. Я старательно его накапливаю всю жизнь.
Вспоминая спектакль «Беги, Алиса, беги», первое, что приходит на ум, – это гротеск. Ростовые куклы, красное и синее, видеопроекции, узнаваемые символы уже ушедшего или настоящего. Можете рассказать немного о символичности / метафоричности в этом спектакле?
Простите, очень не люблю рассказывать о символичности и метафоричности) мне кажется – нет глупее занятия))
Как бы вы определили целевую аудиторию спектакля «Беги, Алиса, беги»? В программке заявлено 16+, но если на спектакль придет зритель немного младше, на ваш взгляд, сможет ли он разгадать метафоры, заложенные постановщиками в художественном оформлении?
Я вообще плохо понимаю в целевой аудитории. Пятилетний сын Максима, например, смотрел раз шесть. Думаю, он разгадывает что-то своё. Как и каждый зритель любого возраста. Ведь наша задача — не сообщить человеку некий зашифрованный месседж, а вступить с ним в диалог. А в диалоге есть место обоим собеседникам. Главное – найти общий язык.
Над чем вы сейчас работаете? С кем из режиссёров?
Про работы, которые ещё не вышли, говорить боюсь. Как только расскажешь – всё срывается. Могу сказать, что делаю два спектакля в Германии и два в Москве. И ещё одна большая выставка в плане есть.