Олег, как получилось, что актер из Петрозаводска сейчас один из
самых востребованных режиссеров в российском театральном пространстве?
Я не знаю, как это получилось. Знаю, почему. С одной стороны, потому что когда был актёром, не встретил своего режиссёра. Либо был недостаточно хорошим артистом, чтобы режиссёры меня замечали. Того, что я хотел сказать, было гораздо больше, чем мог сказать. Первый спектакль, который я, работая артистом, и ещё не думая уходить в режиссуру, сделал со своими однокурсниками и друзьями по театру, назывался «Неспектакль». Его увидела Елена Иосифовна Горфункель и пригласила на «Рождественский парад», где мы получили гран-при. Она же и подала мне идею пойти поучиться режиссуре. Так что, можно сказать, она – моя крёстная мать в театре. А крёстный отец – волшебный пендель, который не раз запускал меня в полёт. Очень часто всё в жизни происходило не благодаря, а вопреки. Но, как известно, препятствия только усиливают действие. После того, как из театра, в котором я работал, вынудили уйти худрука и моего мастера, который, к слову, очень меня поддерживал в режиссуре, я довольно быстро понял, что желания и курс новой дирекции совершенно не совпадают с моими режиссёрскими амбициями и взглядами на театральное искусство. Так роман с моим первым театром был исчерпан, и я оказался в свободном полёте. Юра Муравицкий привёл меня в Школу Театрального Лидера. ШТЛ – без преувеличения гениальный проект, который создали в Центре Мейерхольда Лена Ковальская, Виктор Рыжаков и Екатерина Гаева. Это для меня был просто невероятный скачок в профессиональном развитии и страшно полезная интеграция в активное театральное сообщество. В ШТЛ преподавали ведущие российские и мировые специалисты в области театра – менеджеры, режиссёры, художники, драматурги. Благодаря школе я побывал на Эдинбургском фестивале и увидел спектакли, некоторые из которых невероятно расширили моё понимание театра.
Конкурс драматургии «Ремарка», кстати, появился на свет благодаря знаниям, полученным в ШТЛ. Как и проекты в области социального театра. (В Петрозаводске Олег провел ряд инклюзивных проектов, в которых принимали участие дети с особенностями развития, дети из неблагополучных семей, дети из обычных школ. Результатом стали спектакли, созданные на основе творческих открытий маленьких участников проекта,и, конечно, взаимопроникновение и взаимопонимание детей. — прим.ред.)
Расскажи, как ты собирал свою команду.
Опять буду говорить про ШТЛ, поскольку это именно заслуга школы. Именно она создала сообщество, подружило молодых профессионалов театра разных специальностей, которое стало расширяться в геометрической прогрессии. С художником Яковом Кажданом меня познакомила выпускница ШТЛ Ксения Перетрухина. Удивительно, что настолько разные люди как Яша и я составили творческий тандем. У нас даже понятийный аппарат кардинально разный. Для каждого спектакля мы заново изобретаем наш общий язык, на котором сможем разговаривать друг с другом о материале. Но это страшно интересно и, возможно, именно поэтому, из-за столкновения столь разных зарядов, рождаются совершенно неожиданные результаты.
С хореографом Ольгой Васильевой меня познакомил тоже выпускник ШТЛ, хореограф и мой друг Саша Любашин. Вот тут было удивительное попадание. Такое ощущение, что Оля умеет даже не читать мысли, а видеть образы в моей голове. Несмотря на то, что она, совершенно состоявшийся художник с ярким стилем, со своими взглядами (кстати, её современный балет «Мы» тоже номинирован на «Золотую Маску), она умеет великолепно работать в команде. И пластика, которую она делает в наших спектаклях никогда не обслуживает действие. Она неотделима от него, от текста, сценографии, музыки. Кроме того, её просто обожают артисты.
Дольше всех мы дружим и сотрудничаем с композитором. Мы с Александром Улаевым ровесники, я его привёл в театр, когда мы были студентами: он консерватории, а я — актёрского курса. К сожалению, он очень немного пишет для театра. Его потенциал, на мой взгляд, не реализован и на половину.
В «Мёртвых душах» нет художника по свету, поскольку, на момент постановки спектакля в Лесосибирском театре «Поиск» не было столько света, чтобы пригласить художника. Не знаю, как сейчас. Но, в принципе, уже не первый спектакль мы выпускаем с Тарасом Михалевским. Тут я даже комментировать ничего не буду. Это настолько известный мастер своего дела и настолько востребованный художник, что, наверное, многие режиссёры захотят назвать его членом своей команды.
Есть актёр твоего театра? Ты же понимаешь, с кем из труппы сможешь
работать, а с кем – нет.
Это очень интимный вопрос. Конечно, у меня есть виртуальный список артистов,
из которых бы я составил труппу моей мечты. Но невозможно составить условный
портрет «моего артиста». Хороший артист – это всегда яркая
индивидуальность. Со своими особенностями, тараканами… Наверное, всех
артистов моей мечты объединяет два качества: умение любить искусство в себе и
серьёзное отношение к этике в театре. А талант – он у всех разный.
Какую ставишь себе установку, что твои спектакли получаются и фестивальными, и зрительскими?
Никакую. Стараюсь быть честным и говорить то, что для меня важно.
А ещё этот спектакль зрительский, потому что его главный герой – Театр. Театр, который через лицедейство и смех лишает силы российский морок, и изживает страх вечной российской дороги в никуда. Театр, как бьющий фонтан жизни. Жизни и художественной реальности, бесстрашно и упоительно смеющейся в лицо реальности настоящей.
Смотрела «Мертвые души», и понимала, почему такой успех. Спектакль
очень концептуальный – в нем все сходится.В нем, в хорошем смысле слова,
ответов больше, чем вопросов. Как считаешь, это достигается именно за счет
того, что тебе важнее «что сказать», чем «как»?
Я не знаю. Не могу сказать, что для меня «что» всегда важнее. «Как» – тоже очень важно. Просто мой социальный темперамент иногда подавляет во мне художника – очень хочется изменить мир. Всё зависит от материала, наверное. В этом произведении Гоголя удивительный баланс философии, социальной сатиры, мифологии, лирики… Может быть, получилось эту гармонию уловить. Наверное, это само произведение заставило меня балансировать между «что» и «как».
Расскажи, почему тебе было важно написать свою инсценировку?
По причине того, что в нашей команде пока нет постоянного драматурга.
Работая с «Ремаркой» и будучи ридером «Любимовки», я прочёл невероятное
количество пьес, а ещё немного знаком с теорией драмы. Это, конечно, даёт
какой-то опыт. Но, всё равно, отправляю свои инсценировки друзьям драматургам и
прошу сделать замечания. Ну и, конечно, моя инсценировка часто только основа,
рыба для того окончательного варианта, который возникает на репетициях с
актёрами.
Тебе комфортно работать в малой форме? Вместить в нее «Мертвые души»
было легко?
Мне комфортно и в малой, и в большой форме. Всё зависит от материала и идеи.
Комфорт для меня – это точно не размер сцены, а степень взаимопонимания с
артистами. Этот спектакль сделан во взаимопонимании и любви. Такое ощущение,
что я знал артистов тысячу лет и поставил до этого с ними сто спектаклей. Хотя
я действительно знал их до этого. Мы познакомились и немного узнали друг друга в
работе на лаборатории Павла Руднева. Так что в том, что случилось с
нами,виноват Паша, и мы ему очень благодарны.
В пластике актеры транслируют множество культурных кодов. Например,
когда они повторяют пластику Богородской игрушки.Такое культурное панно плелось
во время репетиций?
Сама идея насытить спектакль кодами российской культуры, конечно, пришла
раньше. И, соответственно, и набор этих кодов я формировал заранее. Там есть и
фольклор, и классическая живопись. От Змея Горыныча, который тоже, в некотором
смысле, русская тройка до Ильи Репина. Но что-то, конечно, было придумано на
репетиции.
Есть великие режиссеры прошлого, создавшие свои системы. Тебе кто-то
из них ближе? Спрашиваю, потому что новый спектакль ты называешь
«брехтианским».
Не так громко. Я говорю, что мы пытаемся двигаться в эту сторону. Невозможно за два месяца полностью освоить с артистами новый способ существования, над которым люди работали годами. Но это правда, мне очень интересен вопрос взаимоотношения артиста и зрителя. Мой театр – без четвёртой стены. Я думаю, и в «Мёртвых душах» это хорошо видно. Мне важно, чтобы артист и зритель всегда были в «диалоге», чтобы зритель чувствовал, что он не пассивный созерцатель, а участник исследования, которое мы осуществляем с артистами. Важно, чтобы артисты не играли в «театр», а говорили со зрителем о том, что их волнует. Важно, чтобы их энергии, их глаза встречались. Поэтому, мне интересны Брехт, Гротовский… Тем более, что «Тарас Бульба», который мы сделали, так похож на «Мамашу Кураж». И там, и там речь идёт о войне. И там, и там, в центре истории взаимоотношения в семье. И там, и там глава семьи живёт за счёт войны. И там, и там семья гибнет в результате действия её главы. Даже время действия этих историй примерно одинаковое – первая половина семнадцатого века. Удивительно, как похожи приёмы Гоголя при создании этой повести и приёмы эпического театра Брехта. Если в «Мёртвых Душах», например, Гоголь или периодически погружает нас во внутренний мир героя, или окружает нас плотной текстурой быта, то в «Тарасе Бульбе» Гоголь держит нас всё время над историей. Быт даётся, как будто, намеренно широкими мазками. Своих героев автор описывает, обобщая их черты с типичными чертами людей того времени, специально даже подчёркивая это, что тоже очень похоже на Брехтовский интерес к влиянию общества, среды на формирование человека. В то же время герои «Тараса Бульбы» всегда сами совершают выбор. Часто вопреки давлению, но никогда под давлением других. И это тоже близко взглядам Брехта.
И, конечно, и в том, и в другом произведении ни Тарас Бульба, ни Мамаша Кураж не понимают в финале, что они сделали. К чему привело их служение войне. Понимают читатели. Ну… Или не понимают. И этим Гоголь и Брехт тоже похожи: как писал Брехт, событие не должно происходить в герое, оно должно происходить в зрителе.
Сейчас,когда как режиссер ты становишься все более востребованным,
твоя «Ремарка» не уходит на второй план?
Она уже не моя. Она наша. Столько людей подключились к работе… Я тут
подсчитал, и сам не поверил. Семьдесят один человек сейчас в команде «Ремарки».
Все эти люди работают за идею. Могу ли я допустить, чтобы «Ремарка» ушла на
второй план? Тем более, что система уже отлажена и не нуждается в постоянном
ручном управлении. Когда есть команда – всё работает.