Крымов
Расскажите, как начиналась работа над спектаклем “Моцарт. “Дон Жуан”. Генеральная репетиция”. Видели ли вы спектакли Крымова до этого?
Да, видел. Помню свои эмоции на спектакле «Серёжа» в МХТ – было ощущение, что я ребёнок в цирке: постоянно удивлялся, не верил, что такое возможно, не понимал, как это всё сделано. И при этом в меня эмоционально попало то, как существовали артисты. Поэтому обрадовался, когда через некоторое время мне сказали, что Крымов будет ставить в нашем театре. Сначала он пригласил всех артистов и попросил что-нибудь спеть. Мы пели. Потом рассказал о своей идее постановки и спросил, хочу ли я участвовать. Я, конечно, согласился.
У меня была странная ситуация: сидел на репетициях и изображал режиссёра, смотрящего репетиции из зала, хотя настоящим режиссёром в это время был Дмитрий Анатольевич. То есть я вроде как режиссёр и вроде как не режиссёр. А артисты играют артистов. В общем, весьма запутанная история. Было очень интересно, чем же это всё кончится.
Но из первоначальной актёрской команды до премьеры дошли далеко не все, начинавшие эту работу.
Почему?
У Крымова – особое отношение к процессу постановки. К процессу соединения артистов, музыки, текста – не путём выравнивания и выкрашивания в какой-то общий цвет, а в попытке сочетать иногда не очень сочетаемые цвета и фактуры… Это даже не про визуальный образ, а про перекличку внешнего и внутреннего. И тут необходимо довериться его внутреннему видению и чутью. Понимаю, почему кого-то это пугает – в процессе ты не чувствуешь под ногами почву, теряешь знакомые ориентиры. Есть же привычки, за которые мы держимся: работа с текстом, детальный разбор «за столом» и только потом «встаём на ноги». У Крымова процесс происходит иначе: актёры сразу «на ногах». С первой репетиции надо что-то пробовать на сцене. Не все оказались к этому готовы. Возможно, было ощущение, что происходит нечто несерьёзное и поверхностное. Начали зажиматься, шутить, дурить. Это, в свою очередь, вызывало неприятие у Дмитрия Анатольевича, ведь история, разворачивающаяся в спектакле, при всей внешней весёлости, весьма драматичная.
Ваш текст от спектакля к спектаклю меняется?
Есть места, где я более менее свободен в тексте… Но я не очень это эксплуатирую, потому что сразу понял: если включать туда свои собственные репризы, можно увлечься и всё развалится. Конечно, иногда спонтанно что-то рождается, и текстово в том числе. Пока Дмитрий Анатольевич не возражал.
Маска
Крымов сразу объявил, что будут маски?
Нет,но он говорил, что хочется пробовать яркие внешние образы, какие-то животы, носы, зубы, но до какой степени мы дойдём, никто не понимал. И уже на выпуске появились маски – не только потому, что в спектакле возникла тема комедии дель арте, но и из-за необходимости сделать наших молодых артистов стариками.
На каком этапе вы начали репетировать в маске?
Из-за пандемии репетиционный период у нас длился больше года. Дмитрий Анатольевич репетирует блоками, мы встречались на две недели, расставались на два месяца, встречались ещё на две недели и так далее. Только за неделю до премьеры появилась моя маска. Сначала она была другая, более страшная, чем сейчас. Когда я её впервые надел, всем стало жутковато: это был скорее криминальный авторитет, чем театральный режиссёр. Сделали другую, я стал пробовать по-разному существовать с ней. Честно говоря, хорошо, что она возникла поздно, потому что репетиции – это достаточно долгий процесс, они длятся по несколько часов… и когда я только начал пробовать играть в маске, мне становилось физически нехорошо, началась клаустрофобия, не хватало дыхания. Потом привык… И в какой-то момент Крымов сказал: «Я точно знаю этого человека». Когда на следующую репетицию я пришёл без маски, он попросил: «А можно тот придёт? Который вчера был? Хочется с ним пообщаться».
Сложно ли надеть и снять маску?
Нет, снимаю я её вообще одним движением. Надевается немного сложнее, но это дело пяти минут.
Режиссёр
Совсем недавно вы сыграли режиссёра Сергея Образцова [Спектакль «Я – Сергей Образцов» в Театре кукол]. Что-то из этого опыта в своего Режиссёра принесли?
Образцов – конкретная историческая фигура. Его внешний вид, манера речи, способ излагать мысли вполне узнаваемы. И в этом, конечно, есть сложность – ухватить его интонацию, но, с другой стороны, то наследие, которое он оставил в своих книгах, спектаклях, рисунках помогало и вдохновляло нас в работе над постановкой и, собственно, над ролью.
А что касается моего Режиссёра в «Дон Жуане…» – это собирательный персонаж, в нём есть черты тех людей, с которыми я работал или встречался, или про которых знаю по рассказам. И, может быть, даже немного себя, ведь я тоже работал как режиссёр. Из-за этой «собирательности», наверное, каждый видит своё. Мои коллеги по театру говорят: «Это же Фома [режиссёр Пётр Фоменко]!» Ученики Гончарова уверяют, что это Гончаров, те, кто работал с Любимовым, узнают Любимова, те, кто с Германом – Германа… Дмитрий Анатольевич сказал как-то: «Женя! Мне кажется, в твоём режиссёре есть что-то от моего отца и, что ещё страшнее – от меня». Если же говорить о внешнем сходстве, то мы изначально ориентировались на Лукино Висконти. Не вспомню уже даже, почему именно на него, но почему бы и нет.
Вы сыграли двух режиссёров, но сами давно ничего не ставили.
Сказать, что я давно не работал как режиссёр, не совсем верно. В спектакле с Екатериной Образцовой [режиссёр спектакля «Я – Сергей Образцов] мы вместе придумали всю композицию. И это прекрасный и очень увлекательный момент соавторства. Я совершенно не претендую, чтобы меня где-то указывали как сорежиссёра, но внутри понимаю, что это была прекрасная возможность развиваться в этой профессии. И это совершенно не умаляет значимость Кати, наоборот, говорит о том, что она умный и уверенный в себе художник, лишённый понятных режиссёрских комплексов.
Но, конечно, у меня есть и собственные задумки и мечты, которые надеюсь в ближайшем времени попробовать осуществить. И надеюсь, что мои артисты также будут моими соавторами.
Театр
После «Дон Жуана…» вы стали иначе относиться к театру?
В спектакле есть сцена (мы её условно называем «собрание»), когда из разных музыкальных тем начинается какофония. Артисты высказывают своё мнение режиссёру. Это страшное дело, такие собрания, когда кого-то начинают уничтожать. Дмитрий Анатольевич знает, о чём говорит. Я играл детские роли в Театре на Таганке и видел, как театр разваливался на две части. И проводились такие собрания. Потом подобное я встречал и в театре, и вне его, и тоже хорошо понимаю, как это болезненно. В какой-то момент репетиций Крымов даже сказал, что наконец-то у него получается сделать что-то по-настоящему страшное.
В «Дон Жуане…» сплетение собственного опыта, и каких-то фантазий, и какой-то мечты о театре, в котором «до полной гибели всерьёз», в котором на кон поставлено очень многое. Там есть такой текст: «Мы же искусство делаем!». Да, актёры, режиссёры, художники, все хотят искусства, чтобы «до конца» и по-настоящему. Но, если честно посмотреть на себя, на свою жизнь, то увидишь, как трудно быть преданным профессии. Мой мастер Пётр Наумович Фоменко говорил: «Конечно, театр принадлежит актёрам!!!» и добавлял: «…когда артисты принадлежат театру».
Вам было бы интересно поработать в совсем другом театре, например, в политическом, документальном?
В политическом – вряд ли. Скорее, в поэтическом. В треугольнике «автор-зритель-артист» возникают сложные вибрации, касающиеся не только социальных проблем, политических тезисов и тому подобного, но и человеческой, простите, души. В итоге в театре может случиться (а может и нет) очень личный разговор про человека. Диалог ведётся с помощью слов, написанных, зачастую, сто-двести-триста лет назад, но говорим-то мы о каких-то до сих пор современных вещах. Конечно, любой автор не может абстрагироваться от того, что происходит в обществе, но я считаю себя учеником Петра Фоменко, который, например, даже в насквозь пронизанной остросоциальными темами пьесе «Безумная из Шайо» видел прежде всего поэтическую историю, а вся политическая подоплёка возникала скорее как личная драма каждого из героев. Думаю, что «политический» театр (если я правильно понимаю этот термин) убирает магию сценического искусства как такового, сужая его до оценочных категорий или плакатного высказывания. Сегодня мне такой театр не близок.