«Двенадцатая ночь, или что угодно» — так звучит название пьесы Шекспира. Название вашего спектакля «Двенадцатая ночь, или как угодно». Могли бы вы объяснить, что содержит в себе второе название — «как угодно»? В актёрской манере, в композиционных и в сценических решениях спектакля?
Буквально имеется в виду, что актёры могут играть какую угодно роль в этом спектакле и, соответственно, они могут сыграть этот спектакль как угодно. Таким образом в названии заявляем главную особенность этого спектакля.
Спектакль строится на том, что девять актёров играют пьесу «Двенадцатая ночь», распределяя, кого каждый из них будет играть, прямо перед началом спектакля. Каждый из актёров в этом спектакле может сыграть любую роль. Чтобы это было возможно, нужно было создать определённую структуру, точный рисунок. Естественно, всегда остаётся пространство для импровизации, но здесь оно, скорее, рождается спонтанно.
В начале каждого спектакля проводится жеребьёвка ролей, получается, артисты прямо во время показа узнают, какая роль им достанется сегодня. Что даёт этот приём артистам в плане актёрского существования? А что вам как режиссёру?
Кроме сложностей ничего не даёт ни мне, ни артистам. Мы поставили перед собой сложную задачу, решили усложнить себе жизнь. Я мог бы поставить нормальный концептуальный спектакль с красивыми мизансценами, актёры могли бы филигранно проработать каждый свою роль. А вместо этого мы сами придумали себе такую проблему – теперь каждый спектакль актёры решают эту проблему, а я смотрю, как они мучаются, и не могу им ничем помочь. (Улыбается).
До конца не понимаю, зачем мы это сделали, но зрителям нравится. Наш спектакль – неповторимая комбинация, сколько-то там в периоде, математики высчитывали. Часто бывает, что одному и тому же актёру выпадает роль с какой-то периодичностью, у кого-то какие-то роли получаются более удачно, у кого-то менее удачно. И зрителям всегда интересно, я знаю зрителей в Воронеже, которые этот спектакль смотрели более 10 раз.
Никитинский театр сейчас выселяют из здания ДК Железнодорожников, арендодатель решил расторгнуть с ними договор, и я не знаю, где они сейчас будут и что с ними будет. Это ужасно. Если театр останется без здания, то хотя бы смогут играть «Двенадцатую ночь». Это, конечно, такой мрачный юмор. Но мы действительно уже дважды играли этот спектакль на улице: первый раз ещё до премьеры на воронежском Винзаводе, а второй раз – прошлым летом на фестивале уличных театров в Архангельске. В Архангельске я не был, а в Воронеже это было очень здорово. Спектакль оказался как будто в своей родной стихии.
В рецензиях, которые я читала о «Двенадцатой ночи», отмечают ансамблевость труппы. Готовность помочь — подсказать текст роли или вынести реквизит — становится частью спектакля, которую обычно принято прятать от посторонних, и в частности зрителя. Ансамблевость — это точка входа в вашу совместную работу над спектаклем или это то, над чем пришлось работать, чтобы спектакль получился?
И то, и другое, и третье. В каком смысле третье – это то, что у актёров просто выхода нет. Они оказываются в ситуации космонавтов на орбите: если ты не будешь нацелен на то, чтобы помочь другому и вовремя поддержать, подсказать текст или сделать музыкальный акцент, ничего не сработает. Здесь всё построено на взаимодействии. Все работают на одну энергию, все включены максимально, это абсолютно ансамблевый спектакль. Мало того, что ты не можешь сосредоточиться на своей роли, потому что ты не знаешь, какую роль ты будешь играть, так теперь мы ещё и пережеребьёвку делаем после первого акта. Второй акт уже в другом составе играется. Только взаимовыручка и нацеленность всех на общий результат позволяет выиграть. Как только кто-то из актёров в большей степени начинает думать про себя, всё сразу начинает валиться.
Кстати, о подсказках текста во время спектакля. Как появился этот художественный приём? Он родился в ходе первых показов спектакля или во время репетиций? Есть ли ещё какие-то художественные приёмы, ходы в постановке, которые родились сами, во время спектакля?
Идея с суфлёрами родилась не на спектаклях, а на репетициях. До определённого момента я говорил артистам, что суфлёров не будет, иначе бы они не стали учить текст так серьёзно. Когда они его почти выучили, я предложил, чтобы те, кто не занят в сцене и не играет на музыкальных инструментах, сидели по двум сторонам от игровой зоны, от песочницы, следили за текстом и подсказывали тому, кто его забывает. Это было запланировано и отработано на репетициях и прогонах, это часть спектакля. Мы понимали, что актёры будут забывать текст. Они никогда не делают это специально, они забывают его там, где они его забывают, и обращаются к суфлёру или суфлёр сам им подсказывает. Многие думают, что это запланировано. Это предполагается, но это непредсказуемо.
На каждом спектакле происходят непредсказуемые ситуации: кто-то может забыть что-то сделать, не выйти в нужную мизансцену, потому что давно не был в этой роли. Сложно предсказать, что будет происходить в этом спектакле. Но сама структура спектакля достаточно чёткая и в плане пластической партитуры каждой роли всё выстроено, над этим работал хореограф Никита Чумаков.
Хотя, конечно, зритель больше всего любит, когда артист забывает текст и как-то выкручивается. Я до сих пор не совсем понимаю природу этого феномена. Но это каждый раз приводит просто к взрыву эмоций в зале.
Как воронежский зритель принимает спектакль?
В целом принимают хорошо. У этого спектакля есть фанаты и не только в Воронеже. На фестивале «Золотая Маска», я видел людей, которые ездили смотреть спектакль в Воронеж и пришли пересматривать в Москве, кто-то ездил в Калугу на фестиваль «Новые люди» и тоже пришёл пересматривать. С точки зрения маркетинга спектакль «Двенадцатая ночь» – подарок для театра, потому что он никогда не повторяется.
В Воронеже этот спектакль очень любят, но есть и люди, которые его не очень принимают. Я вчера наткнулся на отзыв, в котором зрительница пишет, что не понимает восторга, что наш спектакль – капустник и балаган. Да, это балаган, но для неё балаган – это плохо, а для нас балаган – это хорошо. Балаган – это и есть театр, театр есть балаган.
Многие ждут от театра «возвышающего обмана»: красивые люди говорят красивые слова, появляется ощущение сопричастности к чему-то высокому, к какому-то высокоэстетическому и утонченному, я могу это понять, потому что в мире, в котором мы живём, этого не хватает. Хочется оторваться от всего, что нас окружает, приходишь в театр, а тут тебе про «низкие истины» — на сцене отпускают грубые шутки, красивых исторических костюмов тоже нет. Происходит несовпадение ожидания и реальности. Но зато в этом спектакле красивый меланхоличный финал — я называю его «хрустальным».