О специфике спектакля
Как возникла идея создать спектакль о жизни людей с ментальными расстройствами, к тому же для одного зрителя?
Камилла: Проблема стигматизации людей с ментальными расстройствами давно существовала в поле нашего зрения. У нас есть друзья, которые с ней столкнулись. Изначально мы планировали сделать выставку, там предполагались «разбросанные» элементы дома. Думали, что будет несколько «комнат» с реальными аудиозаписями. А потом мы стали выстраивать маршрут по выставке, примеряя его на конкретное помещение, которое есть у нас в Тюмени, и поняли, что появится очень много отвлекающих факторов, возникнет возможность отстраниться — а в данном случае это антирезультат. Стали думать, как же максимально погрузить человека, и возникла идея спектакля для одного.
Ещё один момент мы не задумывали специально, он получился сам. В герметичном камерном пространстве зритель остаётся наедине с собой и с героями, а наши герои и героини говорили, что иногда они чувствуют себя одиноко — как раз из-за ментальных расстройств. Зачастую, когда есть особенность, которая отличает тебя от других, и люди этому, мягко говоря, не рады, ты оказываешься в такой «герметичности».
В чём для вас разница между спектаклем для одного зрителя и другим максимально камерным форматом, постановкой для двух-трёх человек, например?
Таля: Чтобы зритель мог максимально безопасно и комфортно для себя погрузиться в истории наших героев и собственные переживания, важны две вещи.
Во-первых, ничто не должно отвлекать. Человек находится в пространстве спектакля, где нет четвёртой стены. Это не для всех привычный опыт, а для кого-то немного стрессовая ситуация: «Я прямо сейчас внутри спектакля, что со мной произойдёт, что будет дальше?» Нам иногда задают вопрос: «Будете за нами подсматривать?». Чтобы дискомфорт не стал настолько сильным, чтобы помешать вообще воспринимать спектакль, мы подумали, что зрителю важно находиться в одиночестве.
Во-вторых, никто не смотрит за реакцией. Зритель не сидит и не думает, что за ним наблюдают, что в какой-то момент он слишком эмоционально реагирует. Хотелось, чтобы человек расслабился, насколько это возможно в незнакомой обстановке, и спокойно воспринимал истории, которые сами по себе сложные, тяжёлые, непривычные. Если зритель хочет плакать, можно свободно это делать — никто не смотрит. Если хочет смеяться — можно смеяться, на него не будут шикать и говорить: «Вы мне мешаете». Он может весь спектакль сидеть на одном месте, не двигаясь, или в какой-то момент походить по комнате и тоже при этом не думать, что кому-то мешает или ему кто-то мешает.
Камилла: Так как тема ментальных расстройств всё ещё табуирована, хотя сейчас уже есть «подвижки» в лучшую сторону, одному человеку проще себе признаться, что его это тоже волнует. У нас был зритель, который вышел и сказал: «Я во время показа записался к психотерапевту». То есть он обнаружил у себя какие-то вещи, о которых рассказывали герои и героини спектакля, и решил проверить, позаботиться о себе. Работает эффект, которого мы хотели добиться: человеку проще признаться себе в каких-то вещах, когда он один и за ним никто не наблюдает.
О зрительских реакциях
Кто зрители «Моей комнаты», можно ли среди них выделить какие-то группы?
Камилла: У нас были все типы зрителей. Были пожилые люди, которые, тем не менее, заинтересовались такой формой театра и достаточного позитивно её восприняли. Были зрители, которые выходили и говорили: «У меня тоже ментальное расстройство. Спасибо, что подняли эту тему, она важна». Кто-то плачет прямо посреди показа, всегда этих зрителей жалко и хочется утешить. После спектакля, если есть такой запрос, мы всегда разговариваем со зрителями и зрительницами, чтобы не оставлять их «в себе».
У нас были представители медучреждений, которые работают с людьми с ментальными расстройствами. Мы думали, что у них будет не очень позитивное впечатление, потому что вещи, которые о таких учреждениях рассказывает одна из героинь, довольно неприятные. Мы благодарны ей, что она поделилась своей историей, тем более что многие ребята просто отказались говорить про госпитализацию — это сложная тема и не тот опыт, о котором хочется рассказывать. Но медики, наоборот, сказали: «Теперь нам понятнее люди, которых мы лечим. Мы можем посмотреть на них “снаружи”, но с нами они не будут так откровенны, поэтому для нас полезно посмотреть “изнутри”». Такая обратная связь для нас — это победа. Проблема действительно есть. Люди, которые пережили госпитализацию и были на спектакле, говорили, что всё это правда, что не всегда в медучреждении могут помочь грамотно. Как говорит героиня спектакля: «Они лечили мою плоть, а я им кричала про душу». Не всегда лечат душу, а лечить только плоть таблетками бывает неэффективно.
Приходят люди среднего возраста, и мужчины, и женщины, приходит, конечно же, молодежь. Я думаю, они чувствуют дух свободы: наша идея, если рассматривать её более «отдалённо», про равенство и свободу быть собой, если ты при этом никому не мешаешь.
К нам приходили психологи. Наша самая первая зрительница, ещё на тестовых показах, была психологиня. Ей понравилось, и она, условно, благословила нас, когда сказала: «Я недавно поменяла профессию. Пришла, посмотрела и поняла — это знак мне, буду заниматься психологией».
На самом деле, мы удивлены, что столько положительных открытых реакций — мы думали, что негатива будет больше, тема всё-таки непростая. Но бывает и так, что человек отгораживается: это не со мной, это они, а вот я, это не моя комната. Каждый выносит из спектакля своё — жаль, если часть зрителей не получает чего-то для себя, но это тоже их опыт.
Насколько часто и насколько сильно зрители вмешиваются в пространство комнаты?
Камилла: Мы не наблюдаем за зрителями и не знаем всего. Что-то они сами потом рассказывают, что-то мы видим, когда заходим подготовить комнату к следующему показу. Бывает, люди лежат на кровати или на ковре, а эксперт «Золотой Маски» Кей Бабурина настолько погрузился, что даже заглянул под кровать. Сразу видно, когда человек умеет играть на гитаре — он первым делом идёт к ней, достаёт, настраивает. Как-то раз зритель положил в кровать игрушку-лошадку, укрыл одеялом и заправил.
Таля: В целом, бывает несколько вариантов взаимодействия. Есть зрители, которые говорят: «У меня было полное ощущение, что я в чужой комнате в гостях, и мне казалось, что вот сейчас, с минуты на минуту, зайдут хозяева. Я же, приходя в гости, не буду шариться по тумбочкам, неприлично». Они верят — это чья-то комната, и им интересно, но неловко копаться в чужих вещах.
Есть зрители, которым, наоборот, комфортно. Они говорят: «Мне так присвоилось это пространство! Казалось, что это действительно моя комната, хотелось всё посмотреть. Если бы это была реальная комната, то я могла или мог бы жить здесь». Они максимально всё рассматривают, пролистывают все книги.
Одна-единственная зрительница сказала, что белые стены и белая мебель вызвали у неё ассоциацию с кабинетом психотерапевта, соответственно, она не отнеслась к комнате как к жилому пространству.
Камилла: Она проассоциировала абсолютно конкретное пространство: не «кабинет абстрактного психотерапевта», а «кабинет её психотерапевта». Все по-разному обживают, у нас после каждого сезона показов новые рисуночки, записи в блокноте [блокнот — один из предметов в комнате — прим. ред.]. Мы всегда читаем, смотрим, и там очень много слов поддержки. Была одна фраза, кто-то из зрителей написал: «На самом деле мне очень одиноко». Сразу захотелось создать группу, связать между собой ребят, чтобы они понимали — поддержка есть.
О диалоге с героями и поиске визуальных образов
Как вы находили героев для проекта?
Камилла: Был тотальный open call: мы разместили информацию в интернете, поставили её на рекламу, опрашивали всех знакомых, друзей, писали в центры, которые занимаются проблематикой. Плюс нам очень помог московский журналист Арден Аркман. Он написал хорошую статью, бережную, классную, с пониманием темы. Когда мы разрабатывали проект спектакля, вдохновлялись в том числе и его материалом. Мы написали ему, он оказался замечательным человеком и помог найти нескольких героев.
Таля: Ещё в «Телеграме» нашли несколько каналов психологов и психологинь, где люди открыто говорят, что у них есть диагнозы, и не считают, что этого надо стесняться. Через каналы связались с ними, и они согласились поучаствовать.
Как вы формировали повествовательную линию спектакля: заранее заготовили конкретные вопросы или уже потом смонтировали всё, что рассказали люди, в последовательную историю?
Таля: Мы понимали, что тема очень сложная. Заставлять людей долго на неё говорить без понимания, чего мы от них хотим, было бы неправильно. У нас были простроены точки разговора, но по ходу интервью некоторые моменты корректировались. Например, первоначально хотели спросить об одном, а потом понимали, что человека волнует и увлекает другая ситуация. Мы держали в голове, что в первую очередь это не материал, а живые люди, и у нас нет цели их потревожить, «расковырять», сделать плохо — и убежать радостно ставить спектакль, бросив ребят наедине с переживаниями. Мы всегда говорили: «Если не хочешь отвечать на какой-то вопрос, касаться какой-то темы, то это нормально, скажи сразу, мы тут же останавливаемся и говорим о чём-то другом». Но в любом случае у нас был продуманный сюжет и точки, которые важны для его построения.
Камилла: Некоторые вещи получились только на монтаже. Например, финальная фраза, которую говорит одна из наших героинь, Аня Резуненко — она участвует открыто: «Любой человек больше, чем диагноз». Она произнесла это абсолютно в потоке интервью, и мы, переслушивая материал, поняли: вот оно, то, что мы хотим сказать. Было много находок — ребята много важного рассказали. Жалко было резать интервью, хотелось вместить больше. Но мы понимали, что человек устанет, будет перегружен информацией, и оставить нужно только самое-самое.
Таля: И у нас не было такого, что определённую тему надо было раскрывать в позитивном или негативном ключе. Мы не говорили: «Расскажи самое плохое воспоминание о детстве», чтобы потом показать, как всё было плохо. Мы просили: «Расскажи про своё детство», и дальше люди говорили то, что считали важным для себя. У нас были нейтральные вопросы, а герои уже наполняли ответы своими эмоциональными впечатлениями и воспоминаниями.
Как создавался видеоряд к спектаклю?
Камилла: Изначально мы думали сделать некое иллюстрирование, спрашивали у ребят: «Какие у тебя есть повторяющиеся образы, например, во сне? Есть визуальные образы, которые для тебя важны или тревожат?» Потом мы поняли, что это станет избыточным, и от идеи прямой иллюстрации перешли к формату дополнения. Одна из девушек рассказала, что ей часто снится вода, и это не какая-то приятная вещь — скорее зыбкая, непонятная, связанная с тревогой. У нас есть такое море. Мы старались подбирать образы, которые не слишком перетягивают на себя внимание, но усиливают впечатление от рассказов. Нам важно, чтобы видеоряд только дополнял — и, судя по реакции свыше 400 зрителей, это удается.
Про море, кстати, говорила ещё одна из участниц: она поехала в Крым, и там у неё случился первый эпизод анорексии, когда она практически перестала есть. Она сама рассказывала так: свежий воздух, прекрасное, ласковое, сияющее море, тёплая атмосфера, а у неё происходит неприятие себя, становится меньше уверенности, она продолжает худеть. Море — контрастный образ: оно красивое и лучезарное, но раз за разом приходит и утаскивает части песка, и одновременно с этим существует достаточно неприятный, неправильный процесс в жизни героини.
Об устройстве пространства
В каком пространстве спектакль играется у вас «дома», в Тюмени?
Камилла: Изначально мы сделали его на базе молодёжного театрального центра «Космос». Мы выиграли грант на постановку спектакля, были очень сжатые сроки — за два месяца связались с людьми, объявили open call, безумно, без сна, ночами монтировали. На третьем этаже «Космоса» есть небольшой, человек на тридцать, лекционный зал. Мы сделали там выгородку, чтобы он стал ещё меньше и нам было откуда управлять светом, звуком. На выездах мы стараемся сделать пространство максимально близким к тому, какое оно «на базе». На домашней площадке есть два окна (поэтому просим при поездках помещения с окнами), мы закрываем их жалюзи. С одной стороны, это усиливает ощущение, что ты находишься в комнате, а с другой — они занавешены, свет почти не проникает. Когда куда-то едем, большую часть декораций возим с собой: кровать, книги и так далее. Часть вещей, которые есть в комнате, нам отдали герои спектакля, чтобы зрители могли с ними взаимодействовать.
Таля: У нас как-то случайный человек зашёл в пространство, когда мы показывали спектакль. Он просто ходил по «Космосу», рассматривал площадки для своих проектов и спросил: «Можно я просто загляну?». Мы разрешили посмотреть за занавес, и у него была реакция: «Ух ты, комната!». Человек так удивился — значит, у нас получилось максимально воссоздать пространство.
У каждого человека есть своя «моя комната», и это так или иначе больше, чем метраж и мебель. Что для вас значит «моя комната»?
Камилла: Для меня это понятие одновременно и широкое, и герметичное. В широком смысле моя комната — любое место в мире, где мне комфортно и на меня не оказывают давления, где я буду свободна, спокойна. А в более приземлённом плане это место, где не должно быть ничего лишнего. Я люблю белый цвет, абсолютно белые стены. Это место, где можно созидать.
Таля: Моя комната — это место, куда хочется возвращаться, когда у тебя много проектов, поездок, встреч с людьми. Это комфортное пространство, где можно отдохнуть, набраться сил и побыть наедине с собой, если есть такая необходимость.