За неповторимость каждой секунды. За хрупкость. За соучастие, за общий сговор. За то, что это – продолжение детства. За сумасшедших людей, которые на полном серьёзе этим занимаются и к которым я тоже отношусь. За замирание сердца перед открытием занавеса. Вообще, разве любят за что-то? Просто вот люблю театр и все тут. Очень люблю. А плохой театр – ненавижу, кстати.

Театральное искусство должно отвечать политическим изменениям или может быть отстранено от них?

На мой взгляд, театральное искусство так же, как и любое другое искусство, прежде всего, должно помогать жить. Какое-то соприкосновение с сегодняшним днём неминуемо. Не обязательно на буквальном, сюжетном уровне. Но театр – это то, что происходит здесь и сейчас, в эту секунду. И эта секунда должна быть достоверна здесь и сейчас. Иначе – обман, имитация. Но помимо этой сегодняшней достоверности искусство перестаёт быть искусством без вечного. И только тогда появляется смысл. Для меня, по крайней мере. Должно быть очищение и должна быть надежда.

В чем главное отличие театра от кино?

Ну… я даже не знаю, как ответить, чтобы ответ не был банальным. Я, кстати, недавно делала декорации для кино. Очень интересно. Но это все равно был такой Арт-хаус. И декорации получились почти театральные. Необычное кино. Крымов снимал. Но мне, как художнику, в театре все равно намного интереснее. Несравнимо большая зона ответственности и влияния. В театре художник – автор визуальной драматургии, соавтор общей концепции. В кино, по крайней мере в обычном, такой, скорее, дизайнер. Не умоляю прекрасных, очень уважаемых мной художников кино, но это как будто совсем разные профессии. Художник кино должен придумать, как будет выглядеть корабль. И может это сделать совершенно виртуозно. А художник театра – решить и предложить, где вообще будет происходить действие. Может и не на корабле вовсе, даже если так указано в тексте. Вот такое неуклюжее объяснение.

Что должно быть в каждом вашем спектакле?

Доказательство чуда.

Какие ваши любимые художники? Что в них особенного?

В них есть что-то общее для меня. Наворачиваются слёзы. Хотя по эстетике это могут быть совершенно разные вещи. От Веласкеса до Павла Леонова или Эрвина Вурма. Список этих художников со временем меняется, трансформируется. В разные периоды жизни разные вещи становятся более созвучными.

Бывает такое, что вы видите, как другие художники перенимают ваши идеи?

Да, такое бывает. Отношусь к этому абсолютно спокойно. Потому что наверняка и я сама перенимаю чьи-то идеи. Часто несознательно. Есть такая невидимая база идей. В воздухе. Да и вообще, как говорил Давид Боровский, всего семь нот. И дело ведь не совсем во внешних идеях. Они, конечно, много значат, но далеко не все. Вот Пикассо, например, постоянно воровал чьи-то идеи. Но мы знаем и помним именно его. Потому, что эти пластические, цветовые и даже смысловые решения – лишь инструмент. Можно своровать пилу или молоток. Но следующий вопрос – что и как с их помощью сделать.

Должно ли в театре быть все гармонично или это место для экспериментов и «хулиганства»?

Для меня гармония, эксперименты и хулиганство – неразрывные вещи. И в театре, конечно, это все должно быть.

Как создавались костюмы для «Все тут»

В работе над спектаклем «Все тут» вы ориентировались на костюмы в «Моем городке»?

Нет, абсолютно. Была другая задача.

А на настоящие образы Анатолия Эфроса, Натальи Крымовой и Нонны Скегиной?

Нонны Скегиной – да! У неё действительно был золотой пиджак, я ее помню в нём.И он важен для нашей истории. Тем более сочинились золотые блестки, на которые она «рассыпается», когда умирает. Настоящий ее пиджак правда был менее блестящий, но я специально выбрала более броскую ткань. Я видела много фотографий Эфроса и Крымовой. Наталью Анатольевну даже помню лично. Она одевалась совсем по-другому. Когда я предложила костюмы, Дмитрий Анатольевич рассмеялся и сказал: «Конечно, моя мама никогда не носила ярко-зеленую юбку и красный берет, а папа в жизни бы не надел красную кофту и такие штаны из крупного вельвета. Но мне это нравится». Не было задачи сделать абсолютно документальную историю. Артисты тоже не похожи. Это просто поэтический образ.

Актеры могут что-то предлагать?

Конечно. Например сейчас мы снова работаем с Женей Цыгановым. Он активно предлагает, пробует. Это интересно и важно, когда есть такой совместный поиск.

О костюмах в «Дон Жуане»

В «Дон Жуане» у него роль режиссёра. Каким вы хотели его сделать этот образ?

Очень много пересмотрели фотографий. В итоге лицо Висконти показалось наиболее близким. Поиск довольно долго длился. Но персонаж родился чудесным образом за мгновенье, не за долго до премьеры, когда принесли маску в уже более или менее сделанном виде. Женя ее надел, я ему нацепила толщинки на живот, спину. Он сначала очень сопротивлялся. Но когда все собралось, и пальто надел, и шарф, посмотрел на себя в зеркало, походил и вдруг поменялся голос . Просто стал совсем другим человеком. Когда я сталкивалась с ним потом за кулисами во время выпуска, даже как-то терялась. Было неловко даже к нему обратиться на « ты».

А ведь это так сложно, когда нельзя ничего показать мимикой.

Да. Мы в какой-то момент хотели все же отрезать нижнюю часть маски, чтобы хотя бы часть лица работала. Но рискнули этого не делать .

Мария Трегубова и Иосиф Райхельгауз

Создателем и художественным руководителем театра «Школа Современной Пьесы», где был поставлен спектакль «Все тут», является ваш отец Иосиф Райхельгауз. Это сложно – выпускать спектакль в театре своего отца?

Для меня папа – это прежде всего папа. Стараюсь не смешивать родственное и профессиональное, иначе страдает и одно, и другое . Правда несколько лет назад все-таки смешалось, но это особая история. Мы сделали спектакль «Фаина. Эшелон», посвященный моей бабушке, про историю ее жизни. И тут стратегически важен был такой вот семейный замес. Ну и мне самой , конечно, важно было это сделать.

А что касается «Все тут» – было очень легко. Папа абсолютно доверял. Он это умеет делать, что довольно редко. Думаю Дмитрий Анатольевич, тоже чувствовал себя абсолютно свободно и спокойно .

Каково это – быть дочерью великого человека?

Ребенок не думает, кто его родители. Ему главное любовь. А это всегда было. Папа мне очень помог в какой-то момент определиться с выбором профессии. Он сам когда-то мечтал быть художником. И всё мое детство он пытался эту миссию переложить на меня. У меня что-то немножко получалось, видимо. Но он считал, что сценографом я не смогу быть никогда , потому что во времена его молодости эту нишу занимали мощные дядьки: Боровский, Левенталь, Бархин, Шейнцис, Кочергин… Ему казалось, что для меня это непосильная ноша и неподъемная высота и вообще не женское дело и предлагал мне стать бутафором. Я даже ходила на подготовительные курсы в ремесленное училище , но меня через три дня взяла дикая тоска. В итоге получилось, что получилось, и в этом большая заслуга папы.

Тяжело или нет? У меня был когда-то комплекс на этот счёт. Поэтому я старалась быть всегда немного отдельно и быть самостоятельной. Но этой детской темы уже давно нет, потому что у меня своя собственная профессиональная история.

С каких качеств вашего папы, как театрального деятеля, вы берёте или хотите брать пример?

Мне очень жалко, что я генетически не переняла некоторые его качества. Это человеческие, врожденные вещи, которые в себе воспитать очень сложно. Он очень любит жизнь, использует каждый день и каждый час. Для новых впечатлений, идей, знакомств, действий и дел. Находится в постоянном движении. Не понимаю – как это можно выдержать. Чисто физически. Это просто какой-то кипящий борщ, в который всё время подбрасываются новые ингредиенты. Иногда даже не безопасно находится рядом. Даже в самые сложные моменты, когда он тяжело болел, умудрялся питать своей энергией других, не останавливать работу и бесконечно шутить над ситуацией. Для меня это – за гранью понимания. И чем дальше, тем больше ощущаю ценность этих вещей. Для него жизнь и театр – одно. Мне кажется, он сознательно не разделяет эти две реальности. Моя дочка говорит: Иосиф – самый молодой». И она права.

Как работает художница Мария Трегубова

Несмотря на то, что вы не «мощный дядька», вас считают одним из лучших театральных художников Москвы. И каждый год уже много лет вас номинируют на «Золотую Маску». Как вы думаете, в чем ваша особенность, как художника?

Не знаю… Трудно себя оценивать. Я пытаюсь анализировать свои работы, но у меня это плохо получается. Когда я что-то делаю, всегда влюблена в текущую работу. А потом не могу больше одного раза смотреть спектакль. Впадаю в уныние. Кажется, что всё надо было сделать по-другому, лучше, проще, талантливей. Стараюсь как можно быстрее всё забыть и идти за новой работой. Мне было бы интересно послушать человека, который в этом разбирается.

Очень интересная тема – почему тот или иной художник делает так, как он делает. Это откуда-то приходит. У меня есть страх, что однажды канал закроется. И хорошо бы это заметить самому..

Откуда вы берете вдохновение?

Я должна просто сесть за стол,на поверхности ничего не должно лежать, взять чистый лист бумаги, ручку и начать писать. И когда я сажусь писать, начинаю придумывать. Очень не люблю лишние предметы. Пикассо закрывал свои мастерские на ключ, когда они наполнялись, и переезжал в новую мастерскую, чистую. Я бы хотела также, если бы была возможность.

А дома у вас висят картины?

Нет, нет, нет. Абсолютно голые стены. Лично меня раздражает любая визуальная информация. Дома надо отдыхать, глядя в белую стенку. Иногда, конечно, что-то появляется, так как мой муж занимается живописью и немножко коллекционирует искусство. Но я стараюсь все ставить на пол и отворачивать к стенам. Так намного спокойнее. Хотя я очень люблю многие работы и моего мужа, и других художников. Проваливаюсь в них. Но почему-то, когда что-то висит все время перед глазами, как-то тяжело, как будто хороший, но бесконечный спектакль. Это, видимо, профессиональная деформация.

Если бы вы делали декорации к спектаклю о своей жизни, то какими бы они были?

Эта работа в процессе. Пока не закончена. А про незавершённое рассказывать неправильно. А то не получится. Настоящее незавершенное.

Чему вы сейчас хотели бы научиться?

Радоваться каждой минуте жизни.