Расскажите, как пришла идея создания хора. Ведь в вашем спектакле он выполняет подлинные функции греческого хора — поддерживает главного героя.
Я уже в каком-то интервью рассказывал, что эта идея пришла ещё в 2016 году. Меня позвал Краснодарский Молодёжный театр на лабораторию в Анапу — они проводят её каждый год. И там была общая тема — «Подвиги Геракла». Тогда у меня родилась идея соединить подвиги Геракла и современную историю, под впечатлением которой я находился — «чудо на Ижме» (Десять лет назад в маленьком селе, затерянном среди лесов, произошло чудо — пассажирский лайнер приземлился на недействующую посадочную полосу. Все выжили благодаря Сергею Сотникову из Ижмы: он много лет по собственной инициативе ухаживал за выведенной из эксплуатации «взлеткой» — прим.ред.). Тогда у меня ещё была мысль, что в этой истории должно быть что-то метафизическое, какие-то существа, люди или призраки, я ещё не понимал. Такое, на чьи подсказки мы не реагируем, но ощущаем их присутствие и этот дискомфорт подталкивает нас под локоть и помогает принять решение, но мы пропускаем это. Кто-то называет это интуицией, импульсами. Я понял, что это обязательно должно присутствовать, так как думаю, что в древнегреческих мифах эта метафизическая сила очень важна. Некое божественное провидение. Ведь в этом мире полно помощников. Есть просто шутники, а есть те, кто действительно готов помогать. И мне хотелось совместить их всех воедино. Причём эта идея была совместная с Аней Костриковой. Это должно было быть что-то чистое, наивное — именно детишки. Позже Даниил Посаженников сразу подхватил эту идею и сказал, что всю музыку должен записать детский хор. Поэтому в нашем спектакле звучат детские голоса. Это дети, маленькие, пузатенькие человечки, то ли ангелы, то ли бесята, которые появляются и помогают.
А что насчёт их масок?
Это прямая отсылка к греческим представлениям. Причём они разные: хочешь весёлую, хочешь грустную, собаку или ворону… Это уже наша фантазия на эту тему. В эмоциональном состоянии имеются разнообразные полутона, оттенки, а здесь мы имеем именно дискретность — весёлый, грустный — это острее.
С Анной Костриковой вы работаете со времён студенчества. Когда вам предложили поставить спектакль, вы не раздумывая решили, кто будет художником или у вас были сомнения?
Изначально Иван даже звал нас двоих, потому что мы с ней вместе работали в ШДИ, в лаборатории Дмитрия Анатольевича Крымова. Я думаю, что был расчёт на то, что мы уже давно знаем друг друга и понимаем.
Пьеса писалась конкретно для этого спектакля или вы решили взять готовую?
Ещё до предложения Ивана эта идея была на лаборатории, я там сочинял сами ситуации. Были наработки, идеи. Соответственно, когда Иван предложил, для утверждения нужна была пьеса. Мы нашли драматурга (Анастасия Мордвинова), которая под идею написала пьесу. Я взял эту пьесу как основу и переписал под себя, и она превратилась в то, чем является сейчас. За время репетиций она конечно претерпела очень много изменений.
Тяжело ли было ставить детский спектакль?
Сложно не свалиться в морализаторство. Легко начать учить, говорить о том, что нельзя делать. Второй момент — не начать сюсюкать. У меня есть собственные дети и я понимаю, что они такие же люди, как взрослые. Им лишь не хватает словарного запаса, но это вопрос опыта. А восприятие и понимание у них абсолютно такое же, что и у нас с вами. Поэтому сюсюкание – наверно, это неуважение. Почему вы думаете, что они хуже понимают? Они понимают всё прекрасно.
Общались ли вы с детьми после просмотра спектакля? Как они воспринимают пропущенный через призму современности миф?
У меня не получилось, потому что мы выпускали в очень трудных условиях этот спектакль. На выпуске в 2019 году мы сыграли три спектакля и после этого театр сразу закрыли на ремонт. Я не успел прямо пообщаться со зрителями. Но я видел реакцию, как у подростков лет 11-13 меняются лица, когда в конце этот дедушка уходит вместе с большой фигурой Геракла, или когда Геру ( Один из главных героев спектакля — прим.ред.) разоблачают… Я не знаю, сопоставляли ли они увиденное с собой, но я точно знаю, что подключение было.
Однажды я брала интервью у Нади Кубайлат, чей спектакль «Мой папа — Питер Пэн» также вышел из лаборатории. Она сказала, что важной проблемой было поставить из эскизов спектакль, а именно — добавить к уже существующему нечто новое. Какие проблемы возникли у вас?
Когда делаешь эскиз, ты же всё равно делаешь его по принципу рассказа — у него есть завязка, развитие, кульминация и своя развязка. Только всё это в маленьком объеме. Когда есть законченная структура, тебе её не хочется нарушать, ведь в таком составе она работает, и думаешь, ведь оно и так работает, зачем… Может так всё и оставить?..
Создаются новые правила игры, новый мир.
Да! И ты думаешь: «Ой, чёрт, ну, наверное, я зря туда лезу». Я думаю, что нужно научиться это делать, заставлять себя, потому что это промежуточный этап. Вся эта штука создавалась как промежуточный этап, её функция — быть потом раздвинутой и не нужно останавливаться, ведь иначе ты тормозишь себя на вечных заготовках.
Относительно спектакля я понимаю, о чём вы говорите. А касательно вашей работы с художниками Дмитрия Анатольевича, например. Я читала первый выпуск журнала «Замыслы» — он о Крымове-учителе. Там было очень много интервью студентов, и они часто говорили об этих заготовках.
Да, это наш курс.
Да. Когда вы приносите идею, и Дмитрий Анатольевич просит её доделать. Студенты часто говорят, что это совсем другой концепт, новая идея. Кажется, что ты уже развил её максимально, но тебя просят добавить что-то ещё и рождается нечто новое. Насколько хотелось бы, чтобы оно родилось и насколько нужно, чтобы оно рождалось? Кстати, касательно вашего спектакля — наверняка ведь остаётся впечатление, что ты что-то не доделал, ведь редко понимаешь, что всё, это готовый спектакль, я готов его выпускать. Мне кажется, что даже после выпуска спектакля возникает желание что-то поменять. Как бороться с этим чувством и столкнулись ли вы с ним, ставя этот спектакль?
На мой взгляд, это вопрос подхода. Учась на том курсе и работая с Дмитрием Анатольевичем, с художниками, был важный момент, которому многие научились — как Дмитрий Анатольевич говорил, быть щедрее. Щедрее в плане идей. Чем больше ты будешь идей выкладывать, тем больше будет появляться. Это как колодец: чтобы там была хорошая вода, её нужно постоянно оттуда брать, иначе там будет плесень. Можно, конечно, закончить всё на себе и своих представлениях, считая, что то, что сделал я — это единственное правильное. Ведь это я сделал, ведь это про меня. На самом деле, я не только я, а и те, с кем я общаюсь, и что на меня влияет. Вопрос ориентира. Если я ориентирован на то, что кто угодно может что-то привнести, то твоя задача — обработать это и включить в материал. Тогда легче становится работать и с художниками, и с композиторами, и с актёрами. Ты готов ко всему, ведь всё может поменяться, дополнить твою работу.
Всё же, вот это чувство незаконченности, оно остаётся в вас?
Конечно, оно всегда остаётся.
И как с ним жить?
Как-то так вот. Ты закончил и отпускаешь его. Вечно совершенствовать невозможно, ведь это даже неправильно. Мы построены на ошибках, мы одни сплошные ошибки. Может быть, данная недоделанность и есть та правда, с которой нужно дальше двигаться в самостоятельном пути. Ты же не будешь детей вечно контролировать, пока ты сам живой. Ты отпускаешь их с какого-то момента. Конечно, что-то не доделал, недовоспитал где-то, или ты как раз всё правильно сделал. Поэтому это вопрос настроя. Ты делаешь всё по максимуму, руководствуясь одним принципом — любить то, что ты делаешь. Если ты чего-то недоделаешь, значит так надо. Только это не оправдание лени. Если быть искренним перед собой и любить своё дело, то ты сделаешь ровно столько, сколько нужно. Конечно, это легко сказать, но в себе отследить и сделать уже не так просто.
А сколько вы создавали этот спектакль?
Год. Иван позвонил мне осенью 2018 года и осенью 2019 мы его выпустили. Потом прошёл год пандемии и был, так скажем, довыпуск.