Для
начала хотелось бы узнать, как вы включились в работу над «Рекой Потудань», и
что вас привлекло в спектакле до начала репетиций?
В спектакль меня включил сам Сергей Чехов, который, приехав в Псков примерно за два месяца до начала постановки, провел знакомство с артистами, с театром и его устройством. Тогда он и пригласил меня на беседу, и мы пообщались. В следующий приезд он пригласил меня на, можно сказать, кастинг. Мы чуть-чуть поработали, после чего он сказал: «Я хочу с тобой работать». Я сказала «а я хочу с тобой», потому что уже была наслышана от коллег о его видении, о том, как он себе представляет эту постановку и была очень заинтригована. Конечно, мне очень хотелось поучаствовать. К тому же способ его работы, способ рассмотреть меня как артистку мне тоже понравился. Я поняла, что у меня с этим человеком есть какие-то общие взгляды, поэтому мне стало ещё интереснее, и я была очень рада тому, что он захотел меня видеть в этой постановке.
Но тогда уже было известно, какой материал будет лежать в основе спектакля?
Мы знали, что это Платонов, «Река Потудань»,
мы знали, что решение какое-то очень неординарное. В театре поговаривали:
«Господи, что же он там задумал, что же там такое будет? Что-то уж прям совсем
из ряда…». А когда стало известно, что в спектакле будут заняты ещё и артисты
старшего поколения, все стали ещё больше обсуждать: «Ну как же это так? И наши
корифеи? Что это вообще будет?». Такая интрига вокруг витала. (Cмеётся).
А как
создавался, формировался ваш образ в спектакле и что это за образ для вас, в
первую очередь?
Постепенно формировался, в процессе репетиций.
Это был поиск: не было такого, чтобы мы прочитали рассказ и поняли сразу, кто
это будет, как это будет выглядеть.
Для меня образ Любови Кузнецовой, если одним словом сказать, – это любовь. Это
любовь, это жизнь, это что-то настоящее, то, что сейчас мы чувствуем, то, что у
меня есть сейчас, что я могу ощутить, почувствовать. Могу сказать, что эта
роль, конечно, совершенно для меня особенная, и как спектакль не похож на все,
в которых я когда-либо участвовала, так и эта роль, абсолютно для меня
уникальная. Существование в этом спектакле кардинально отличается от того, что
я испытываю в работе над другими спектаклями и персонажами.
В
спектакле вы и актриса, и хореограф, как и во многих спектаклях Псковского
театра. Как разделялись эти две ипостаси
в работе над «Потуданью»?
Да они даже не разделялись. Хореограф в
драматическом театре – это не хореограф или не танцор в эстрадном коллективе,
например. Здесь, конечно, очень интересное переплетение этих двух профессий,
направлений, но не могу отделить одно от другого, потому что сам способ
существование в этом спектакле – и визуальный ряд, и звуковой ряд –это всё один
единый организм. Мне нравится такой принцип работы: услышать музыку и вдохнуть
её в своё тело. И вот я слышу музыку, чувствую, что происходит вокруг, как бы
вдыхаю это в себя и пускаю по своему телу – вот как это происходит у меня. В
«Потудани» всё именно так. Поэтому разделить я это не могу. Как-то всё вместе слилось
и актерское, и хореография.
Вы, тем
не менее, как хореограф взаимодействуете с творческой группой, и, учитывая, что
спектакль пластический, ваш вклад в него должен быть немаленьким. Откуда
исходит смысловой импульс и как появляется пластическое решение?
Тоже по-разному. Способ существования свой я
искала сама, а режиссёр, конечно, в этом поиске меня направлял, но, что самое
приятное, направлял очень мягко, нисколько не застраивая, давая мне полную
свободу. Есть какие-то конкретные сцены, в которых, назовем это так, танец
присутствует в более чистом виде. Режиссер ставит конкретную задачу по
ощущениям, не визуально. А я уже, полагаясь на его конкретную задачу, пытаюсь
ощутить всё пространство, всю энергию вокруг меня. Так танец и рождался.
Эту
работу ещё сравнивали с Пиной Бауш, например. Скажите, на что вы
ориентировались, опирались при работе? Или вы это не особенно рефлексируете во
время процесса?
Нет, я не опиралась на каких-то известных
хореографов, хотя сравнение с Пиной Бауш для меня было очень лестно и
неожиданно. Конечно, мне безумно нравятся её работы, на днях буквально
пересматривала. Пина Бауш, Охад Нахарин, «мистер гага», как его называют, мне
очень близки. Я смотрю их работы и понимаю, что я бы хотела быть там и мне
кажется, что я чувствую примерно то же, что чувствуют их танцовщики в данный
момент, и погружаюсь в их атмосферу.
При
просмотре кажется, что ваша роль пластически достаточно экстремально сделана:
вас кидают об пол в начале, в финале вы исполняете напряженное соло в кубе под стекающей
водой. Насколько это получилось сложным для исполнения?
Сложно сказать, потому что в тот момент, когда
ты на сцене, ты об этом не думаешь. Не думаешь о том, сложно это или просто. Ты
просто это делаешь, ты просто там. Говорят: «Ой, как это, наверное, сложно, как
тут было нелегко!». Да я этого не ощутила, либо у меня всё стерлось из памяти,
я не знаю. Мне не очень нравится, когда меня жалеют в сцене, которую вы
упомянули, когда меня бросают в пол. Не надо меня жалеть! А ко мне подходят
после спектакля: «Ой, как вас там было жалко, бедненькая, ну как вы, как вы? Вы,
наверное, вся в синяках!»
Что вы
вынесли из работы над «Рекой Потудань», и в чем ценность этого спектакля для
вас сейчас?
Ценность этого спектакля для меня, наверное, в
том, что он первый, в котором я могу полностью выложиться, полностью показать и
прочувствовать всё, что у меня есть внутри и задействовать при этом все свои
ресурсы. Потому что этот способ существования оказался мне очень близок. Речную
рыбу выпусти в море – она там не выживет, <потому что> река – это именно
та среда, которая ей нужна. Та вода, то течение – всё, что ей нужно для жизни.
Так и с «Потуданью» – здесь есть абсолютно всё, в чём я могу раскрыться и
полностью отдаться чувствам. В большей степени за это люблю. А ещё могу
сказать, что эта постановка пришла в мою жизнь очень вовремя. Когда мы работали
над спектаклем я понимала, что всё происходящее сейчас и должно происходить
именно сейчас и именно так, как оно есть. Понимала на уровне шестого чувства. С
полной внутренней уверенностью.