Так получилось, что в репертуаре Большого театра одновременно оказались две версии балета «Ромео и Джульетта» (Юрия Григоровича и Алексея Ратманского — прим. ред.), причем в обеих версиях ты станцевал Меркуцио. У тебя сильно отличаются впечатления от этих постановок?
Раньше, когда я ещё работал в кордебалете и танцевал одного из друзей Тибальда, я, честно говоря, не ассоциировал себя с Меркуцио. В редакции Юрия Николаевича (Григоровича — прим. ред.) мне больше нравилась роль Тибальда. Но сложилось так, что должна была быть замена артиста, и мне выпала возможность станцевать Меркуцио. Физически роль в версии Григоровича более энергозатратная, чем у Алексея Осиповича Ратманского, и в конце, когда Меркуцио погибает, ты сам так устаёшь, что смерть от этого смотрится еще ярче. Ратманский, конечно, предложил интересное прочтение спектакля, очень близкое к оригиналу Шекспира. Он всегда пытается синтезировать классические движения с яркой драматургией, поэтому его балеты имеют под собой плотную основу.
Скажи честно, тебя удивила эта номинация? Ведь Меркуцио не Ромео, это персонаж второго плана.
Вообще не ожидал! Я узнал об этом, когда был ещё в Будапеште (Игорь сотрудничал с балетной труппой Венгерского государственного оперного театра — прим. ред.). Это удивительно. Я думал, что в моём арсенале есть и более яркие роли, но всегда приятно, когда тебя отмечает фестиваль. Значит, я чем-то зацепил людей.
Ты часто исполняешь игровые партии, многие твои роли выглядят ярко с точки зрения артистизма, даже если они не очень танцевальные. Это можно назвать твоим амплуа? Или амплуа не существует?
Я часто задаюсь этим вопросом. Раньше было чёткое понятие амплуа, но время поменялось, поэтому здорово, что всем дают шанс раскрыть себя в разных направлениях. Если ты танцуешь принцев, одновременно можно станцевать и более драматическую роль. У меня складывается впечатление, что сегодня создаётся не так много спектаклей, наполненных именно драматически, всё больше уходит в пластику и физику тела, поэтому для таких артистов, как я, находится меньше применения.
Но ведь ты всё-таки номинирован на «Золотую Маску» за роль Меркуцио, которая запоминается в первую очередь своим характером, а не хореографией. В то же время другой номинант от Большого театра, Вячеслав Лопатин, отмеченный за роль Ученика в балете «Нуреев», запоминается не столько образом, сколько танцем. Что, по-твоему, важнее в балете – яркая актерская игра или яркая хореография?
Да, Слава не столько выражает на сцене именно актёрски, но какая драма заложена в текст, который читается на фоне (имеется в виду структура сцены: чтец на сцене произносит текст письма — прим. ред.)! Здесь драма заключается в синтезе слова и движения. В моём же случае роль сама по себе построена на драматической основе произведения. Справедливо ли это по отношению к другим номинантам, я не берусь говорить, но то, что в современном спектакле есть место актёрскому мастерству, хорошо. В конце концов, всё зависит от артиста. Если он хочет что-то передать, он наполнит даже маленькую партию.
Поговорим о подготовке к роли. Я знаю, что к Спартаку ты готовился по книгам и фильмам, а к Меркуцио?
Я стараюсь всегда подходить к роли дотошно, и, если существует первоисточник моей роли, прочитать его – это первоочередная задача. Когда я исполнял графа N в «Даме с камелиями» Джона Ноймайера, даже тогда я читал роман Дюма, чтобы понять роль третьего плана. Это полезно для головы. Здесь я, конечно, перечитал Шекспира. Кино тоже смотрел, особенно мне импонирует образ Меркуцио из фильма «Ромео+Джульетта» с Ди Каприо. Мой персонаж тоже получился с кучей самоиронии, он относится к окружающим свысока, с ленцой.
Есть мнение, что Меркуцио скучно жить, поэтому он гонится за женщинами, ищет приключений с друзьями, и даже смерть для него – игра.
Думаю, так и есть в какой-то мере. Я бы не сказал, что он распутный и ветреный. Если не ошибаюсь, он старше Ромео. В то время жили достаточно ярко…
И мало…
Да, и к своим годам он повидал уже много чего, поэтому он не ищет веселья. Для него веселье – способ уйти от мыслей о жизни сейчас, о жизни после смерти. В определённый момент жизни каждый человек задумывается, для чего мы тут появились, что несёт наше существование, и Меркуцио тоже, скорее всего, задавался этими вопросами. Меркуцио высмеивает людей, потому что понимает, что ничего глобального жизнь в себе не несёт. Над Ромео он издевается, потому что не воспринимает любовь как нечто серьёзное. Когда мы читаем «Евгения Онегина», мы видим ту же историю: герой уезжает из Петербурга, устав от светского общества, ищет уединения, но в конечном счете попадается в ловушку судьбы. Или, например, Печорин – герой того же разряда. Наверное, мой Меркуцио сам ищет смерти, провоцирует судьбу, чтобы узнать, суждено ли ему выжить, и он принял бы любой исход. Когда смерть уже перед глазами, какую-то долю страха он всё-таки испытывает.
В списке номинантов в этом году много классических названий – «Щелкунчик», «Эсмеральда», «Дон Кихот», «Корсар», «Ромео и Джульетта». Ты считаешь оправданным такой интерес хореографов и зрителей к уже знакомым произведениям?
Замечательно, что хореографы пытаются увидеть что-то новое в старых сюжетах и ищут новый способ донести знакомые идеи! Но вообще хотелось бы видеть больше эксклюзивных спектаклей с новыми сюжетами. Может, ту классику, которая есть, не стоит уже трогать, пусть она бережно законсервируется. Ведь можно найти способы рассказывать зрителю новые истории и поднимать всё новые философские вопросы.