Когда узнали, что будете играть в спектакле «Турандот», готовились ли вы как-то по-особенному к своим ролям, смотрели оперу?
Дмитрий Чернов: Да, я тщательно готовился, посмотрел и оперу, и какие-то постановки, перечитал подлинник чуть ли не на итальянском.
София Элик: До сих пор чуть ли не к подлиннику возвращаешься. (Смеётся).
Д.Ч.: Дело в том, что пьеса переделана. Она у нас даже называется не «Принцесса Турандот», а просто «Турандот». И сейчас современные режиссёры очень любят переделывать. Их мёдом не корми – дай пьесу переделать… или свою написать по поводу какой-то пьесы.
Андрей Абельцев: По мотивам…
Вы как-то пытались вписать своё прочтение, своего героя в традицию? У пьесы «Турандот» долгая сценическая жизнь…
Д.Ч.: Да, у «Турандот» богатая сценическая традиция, но дело в том, что «Турандот» написана для совсем другого театра – дель Арте, а это такой специфический театр… его перенести никуда невозможно, это итальянский народный театр. Все, конечно, пытаются ему подражать, но это всё равно получается подражание. А театр кукол – другой жанр. В театре кукол дель Арте невозможен. Ну как в театре кукол сыграть, например, балет? Ну это будет странно, это всё равно будет театр кукол. Разумеется, происходит адаптация. А так как текст переделан, пытаешься найти баланс сам для себя лично. Кажется, что-то утрачено в том тексте… а это важно для тебя. Когда ты к роли подходишь, иногда бывает жалко, что нет этих слов, их не хватает, чтобы что-то выразить.
С.Э.: Приходится подстраиваться под то, что есть. Я, конечно, читала пьесу и смотрела вахтанговскую постановку когда-то, но перед тем, как мы начинаем работать, я вообще никогда не смотрю работы и спектакли других театров, потому что знаю, что могу начать что-нибудь «брать» из этих работ, перенимать интонацию и так далее. Лучше посмотреть потом, когда ты уже сделал свою работу и роль.
А.А.: У меня примерно такой же подход. Я всегда, когда получаю роль, ищу спектакли в Москве. Допустим, немножко тему отклоню, но когда у нас был «Фигаро», я получил роль Фигаро, я посмотрел все спектакли, которые есть в Москве. И так же с «Турандот». Их мало, но есть разные записи, классический спектакль.
Возрастное ограничение в вашем спектакле «16+», но существует такое мнение, что кукольный театр – это детский театр. Сравнивая свой опыт игры в других спектаклях для другой целевой аудитории, есть ли различие в воплощении взрослого материала в кукольном театре?
Д.Ч.: Вообще, театр кукол детский – это, скорее, советская традиция.
А.А.: Стереотип, который мы хотим разрушить…
Д.Ч.: На самом деле, театр кукол никогда не был детским. Народный театр кукол, из которого мы выросли, всегда был для взрослых, он всегда был сальный. Либо это были мистерии какие-то церковные. В Советским Союзе так сложилось, что театр кукол был детским.
А.А.: Хотя сам Сергей Владимирович Образцов это опровергал! Он ругался, когда его театр называли детским.
С.Э.: А этот спектакль, мне кажется на «16+»… завысили. Я считаю, что лет с 10 спокойно можно. Там ничего такого нет.
Д.Ч.: Я даже не знал, что он «16+», вот вы мне только что сказали.
С.Э.: Он достаточно легко идёт. Он недолго идёт.
А.А.: Он так «причёсан» режиссёром…
Д.Ч.: Там нет каких-то сальностей, там нет непотребностей…
А.А.: Хотя можно туда это добавить…
Д.Ч.: Можно, но нам не дают. Наверное, из-за того, что все считают, что это детский театр… (Смеётся).
Вы сказали, что режиссёр «причесал» спектакль. А какие актёрские задачи он ставил перед вами?
Д.Ч.: Это вы его спросите… мы его тоже спрашиваем: «Задача… какая тут задача?» Он молчит.
(Смеются).
С.Э.: Наша задача — сказку ткать.
Д.Ч.: Это цитата.
Есть ли у вас любимая сцена в спектакле или, может быть, та, что даётся сложнее других, та, которую играть интереснее?
С.Э.: Я думаю, сложнее всего у нас троих у всех сцена загадок, потому что очень много персонажей…
Д.Ч.: Это общая сцена.
С.Э.: Много текста, много действий, и практически никто не уходит со сцены, у всех рука с куклой… По крайней мере, для меня. Я думаю, что у ребят тоже так. Она длинная, сложно физически, а оттого, что сложно физически, становится сложно морально.
Д.Ч.: Возможно, сложно ещё оттого, что мы слишком мало наиграли спектакль. Спектакль-то новый, играем не так часто. Для меня это сложность. Когда его часто играешь, лучше запоминаешь, а тут всё время в растерянности. Очень много мелочей, приходится отвлекаться и, понимаете, театр кукол немножко другой. Кажется, ты ничего не делаешь, но помимо роли ты делаешь ещё какие-то подачи, кому-то помогаешь что-то делать.
С.Э.: Переходишь так, чтобы никому не помешать….
Д.Ч.: Перейти, поменять незаметно мизансцену, чтобы никто не понял, что ты пришёл оттуда, появился там… И такая немножко в голове сумятица.
А.А.: А мне сложно, потому что я нахожусь на первом плане и держу не простую в управлении куклу, нужно согнуться, чтобы меня было не видно, и плюс ко всему я не вижу своих партнёров. Ну это вообще такая особенность театра кукол.
Д.Ч.: Это особенность этого спектакля, потому что там сделано несколько планов. И если человек находится на первом плане, он не видит лица своих партнёров, которые работают на втором плане.
А.А.: Я слышу реплики своих партнёров.
Д.Ч.: У нас вообще в первой редакции ещё ниже была ширма. С нашим ростом очень тяжело. Это такой стереотип. Раньше поколение было маленькое, низкорослое, и был придуман стандарт ширмы метр семьдесят. А мы все выше, нам приходится гнуться в три погибели, и это тоже так отвлекает от роли. Хочется что-то сделать, а у тебя голову видно. И всё, картинка рушится.
А декорации в процессе сценической жизни каким-то образом модифицируются, дорабатываются?
Д.Ч.: Они претерпели какие-то изменения, да. Ну художник вообще молодец. Больше всего мне нравится его работа в этом спектакле. Он не просто нарисовал эскизы и сдал их, он часто присутствовал. Он даже приходил после премьеры и наблюдал.
С.Э.: И даже сейчас.
Д.Ч.: Он приходил, наблюдал, смотрел, делал какие-то пометки самолично, приходил дорабатывал какие-то куклы. Вот ту же самую летающую Турандот он сам переделывал. Одно дело нарисовать куклу, сделать её, а потом вдруг увидеть на ширме при свете. Моему персонажу он точно что-то доделывал.
А.А.: Моему тоже.
С.Э.: У меня причёска поменялась.
Д.Ч.: У него совесть художника на месте. Он перфекционист в хорошем смысле.
Вот вы говорите,что в этих декорациях довольно сложно работать. А как вы думаете, что может быть сложно для зрителя в этом спектакле?
А.А.: Я думаю, для зрителя может быть затруднено восприятие, именно потому что некоторые сцены нами до конца не поняты. И если в некоторых местах мы не всегда понимаем, зритель или придумывает что-то своё, или вообще ничего не понимает.
Д.Ч.: Про это лучше спросить у зрителя. Мне кажется, история немножко изменена.
Д.Ч.: Никто не знает, что там какой-то другой финал.
С.Э.: Мне кажется, он странный, даже если не читать пьесу.
Д.Ч.: Да, это абсолютно придумка нашего режиссёра.
С.Э.: Допустим, то, что время поворачивается вспять, и Турандот оживает.
А.А.: Да?
Д.Ч.: Думаю, ты сама так интерпретировала.
С.Э.: Они выезжают и говорят: «Да нет, другой финал». Трынь-трынь-трынь… и время поворачивается вспять.
Д.Ч.: Да нет, это не время поворачивается, это они заводят свою китайскую музыку, и всё. Они и в начале это делают.
А.А.: Вот видите, зритель получает возможность трактовать.
Д.Ч.: Как угодно.
С.Э.: А поймёт он или не поймёт… это должен быть пытливый зритель, как говорит наш режиссёр.