Про репетиции с Крымовым
Когда ты в первый раз прочёл пьесу «Костик» и какое впечатление она на тебя произвела?
Это был конец карантина, кажется, август 2020 года… Мы собрались актёрским составом будущего спектакля, и Дмитрий Анатольевич прочёл нам «Костика». Просто достал папочку и начал: «Дмитрий Крымов. «Костик»» и так далее. Я тогда включил в телефоне диктофон, чтобы запечатлеть этот момент, но запись не сохранилась, потому что телефон я потерял – и очень жалею сейчас об этом. Там были неповторимые интонации Дмитрия Анатольевича и какие-то удивительные наши реакции на его текст. Он за секунду нас в него погрузил. И когда Крымов закончил читать, мы не могли ни слова сказать. Он всё допытывался: «Ну, как вам? Ну, что?» А что здесь скажешь? Что это гениально, круто, что нам очень понравилось? Это было бы неуместно… Мы как-то выдавливали из себя слова, но, помню, что ощущалась неловкость. Я был просто ошеломлён и думал – неужели мы, именно мы, и именно так всё сделаем, как написано?! Там ведь уже было всё придумано, всё понятно про персонажей, про взаимоотношения, каждая сцена готова.
Как репетирует Крымов? Можешь ли ты предлагать что-то своё, меняется ли в процессе текст?
После этой первой, совсем недолгой встречи, когда Крымов окрылил нас пьесой, мы расстались где-то на полгода. Он репетирует блоками. Такого понятия как «застольный период» у него вообще не существует. Есть беседы, когда мы делимся мнениями, просто болтаем о сегодняшнем дне, о нашей жизни. На первых же репетициях появляются костюмы – хотя не совсем готовые, из подбора. Сначала Дмитрий Анатольевич сам проходит все сцены, всё проигрывает, а ты, актёр, рядом с ним улавливаешь, что он имеет ввиду, куда ведёт. Он это достаточно точно делает, поэтому обычно всё понятно.
Потом начинается этап, когда ты сам в эту схему начинаешь потихоньку погружаться. Это бывает по-разному. Дмитрий Анатольевич очень любит и ценит, когда ты чуть-чуть отходишь от предложенной им игры и добавляешь что-то от себя. Я наблюдал, как Маша Смольникова записывает в маленькую тетрадочку самые точные свои слова, фразы, которые хочет добавить к уже имеющемуся тексту. И я тоже контрабандой протаскивал в написанную Крымовым пьесу какие-то чеховские или, скажем так, «околочеховские» фразы, казавшиеся мне важными. Если это оказывалось интересным – мы их оставляли.
Самый чудесный момент – когда мы в мае вышли на сцену и за десять дней «собрали» спектакль. Уже после первого прогона стало понятно, что история сложилась, а дальше она будет только уточняться и развиваться.
Про протезы, пруд и собаку
В спектакле у тебя много технически сложных сцен: начать с того, что у твоего героя нет рук. Очень долго он лежит в пруду вниз головой. А потом идёт сквозь зрительский зал, прямо по креслам…
С протезами было сложно – я долго репетировал с механическими протезами, которые несколько месяцев делал Костя Муханов. Они были каким-то инженерным чудом: целая система из тросиков, железных всяких штучек. Но они так впивались мне в рёбра! Первую часть выпуска спектакля, в июне, я ходил с этими протезами, лежать в которых было фантастически сложно. Я лежал и молился всем богам, которых знаю. И мои молитвы были услышаны – за день до первого показа зрителю Дмитрий Анатольевич принёс свой свитер и сказал: «А давай как на первой репетиции, просто спрячь руки». С тех пор так и играю.
То, что мой герой огромную часть спектакля лежит в пруду, было придумано и прописано Крымовым изначально. Он сразу предлагал, чтобы там ставили какие-то трубки, успокаивал меня, что придумает, как сделать удобно. В дни, когда другие артисты репетировали сцены, в которых я просто лежу, Дмитрий Анатольевич разрешал мне не приходить. Но я всё равно приходил и лежал. На самом деле, сейчас для меня это волшебное, очень интересное время: ты как бы на сцене, но тебя как бы нет. Можно подумать о жизни, погрузиться в глубокую дзен-медитацию. Я лежу и в отражении воды вижу смутные силуэты своих партнёров, слышу их реплики. Честно говоря, половина спектакля для меня абсолютная загадка, я понятия не имею, что там происходит! Ещё не видел видеоверсию, но мне очень интересно.
Поход через зал тоже был важным моментом, придуманным с самого начала. Нас очень многие отговаривали, но мы настаивали, что это очень важно. Я всех успокаивал и говорил, сделаю всё, чтобы это было максимально безопасно. После самого первого прогона на зрителя Дмитрий Анатольевич нам признался, что на самом деле очень волновался насчёт этого момента, и когда увидел, как люди подают мне руки, у него навернулись слёзы. На последнем спектакле мне протянул руку Бартошевич – и для меня лично это было невероятно трогательно.
Я всегда держу в голове, что самое важное – не навредить ни зрителям, ни партнёрам. Хорошо бы ещё себе, но это уже как получится. Вообще, после этого спектакля у меня всегда обнаруживаются новые синяки…
Расскажи про работу с собакой.
Собака появилась, когда мы в первый раз вышли на сцену. Её, а точнее его, пса Атрея, привела хозяйка Маша. Мы как-то сразу поняли, что он нам подходит, он сразу стал всех облизывать, со всеми играться, создал атмосферу, которую хотел Дмитрий Анатольевич. А дальше… холодными зимними вечерами я ездил на окраину Москвы – гулять с Атреем. Он ко мне привыкал. Я, как истинный адепт системы Станиславского, понял, что не могу играть человека, у которого есть собака, не имея своей собаки. И мы с женой завели собаку. Это, конечно, шутка, но, если серьёзно, знакомство с Атреем правда на меня повлияло.
На выпуске спектакля пёс проявлял чудеса актёрского мастерства. Мы очень переживали, как он будет себя вести, будет ли бояться, непредсказуемо реагировать, ведь спектакль для него – непривычная ситуация: аплодисменты, шум, музыка, огромное количество людей. У него оказалась железная воля. Он с железной волей. Сейчас он уже все мизансцены знает, у него чёткое расписание: здесь он сидит, потом выстрелы, потом надо спасать меня возле воды, потом его уведут, потом я выйду и покормлю его. Он очень дисциплинированно всё делает. А ещё он просто наша огромная любовь, сердце спектакля. Если у меня какое-то неправильное настроение перед спектаклем, то как только увижу его – всё встаёт на свои места. И я знаю: что бы там ни было, спектакль состоится, потому что с нами Атрей. Он, кстати, едет в Екатеринбург в отдельном купе – очень рад, что у него будет классное путешествие!
Про Костю Треплева
Чем ты похож на своего героя и в чём с ним не согласен?
На себя со стороны очень сложно посмотреть, поэтому скажу, как чувствую внутри. Я обожаю Костика. Я его адвокат, я всем сердцем за него, я абсолютно с ним согласен, во всём его поддерживаю. Костик – крутой. Я хочу быть как он.
И его решение покончить с собой ты тоже разделяешь?
Я уважаю это решение, оно смелое. Но оно мне не близко, нет, в этом я действительно с ним не согласен.
Про любовь
Этот спектакль – и о театре, и о разнице поколений, и о современном российском обществе… А о чём он в первую очередь для тебя?
Спектакли Дмитрия Анатольевича существуют в таком поле, когда ты и смеёшься до слёз, и рыдаешь, и чувствуешь всю глубину боли персонажей. Режиссёр создаёт целую вселенную и, конечно, там можно найти огромное количество трактовок, там каждый видит своё – это, наверное, и есть показатель настоящего искусства. Конечно, там заложена и история про поколения, и про общество, но для меня – думаю, что и для Крымова тоже – они просто инструмент, ступенька, чтобы забраться выше, к другим смыслам.
Для меня «Костик» – спектакль о любви, но не в романтически-позитивном смысле, вот, мол, любовь, она спасёт мир… как она прекрасна… Нет, любовь может быть и разрушительной, и губительной, она может убивать и она убивает. Эта двойственность любви, явленная в тексте, в спектакле – вот то, от чего я вибрирую. Любовь бывает страшной, но всё-таки это любовь. Без неё нельзя.