Юлия Гришаева

"Иранская конференция", Такой театр, Санкт-Петербург

Работа в «Иранской конференции» — это ваша первая работа с этими режиссёрами?

С Владимиром Кузнецовым — первая, а с Игорем Сергеевым я уже выпустила два спектакля, а это третий.

Как актёру работается, когда на площадке два режиссёра? Мне кажется, иногда от одного не знаешь, чего ждать, а когда два…

Это было сложно, они по-разному мыслят, Игорь Сергеев чаще работал с актёрами, поэтому на репетиции я больше слушала его. На спектакле замечания говорит непосредственно тот режиссёр, который присутствует, а потом другой корректирует, когда видит следующий спектакль. Поэтому всегда сложно попасть в «топчик» для двоих.

Как проходило распределение? Вы могли выбрать персонажа или вас назначали?

Выбрать — нет. Внутри я выбрала для себя, но не думала, что буду играть Астрид Петерсен, хотя мне очень хотелось именно эту роль. Мы пробовали всех, и в итоге режиссёры нас назначили.

Как вы готовились к роли? Это такая серьёзная история. У журналистики XXI века, в том числе и военной — женское лицо. Что вы читали?

Я много читала про Иран, даже купила Коран, чтобы прочитать, смотрела репортажи разных журналистов, которые работали в горячих точках, смотрела как они думают, мыслят. Как актриса я постоянно не могла понять, как я имею право говорить о том, чего на самом деле не знаю. Я не была в Иране, не общалась с ними на их земле. Было очень большое преодоление в этом плане — иметь право говорить на эту тему.

Что движет вашей Астрид Петерсен выступать с такой личной темой на незнакомую аудиторию?

Желание освободиться от своих боли и переживаний. Она сама не имеет той свободы, о которой говорит, и она хочет достичь этой свободы, а не только донести эту мысль до других.

Когда заходит разговор про пост в Фейсбуке, ваша героиня действительно меняет своё отношение или вы играете про соответствие социальным нормам?

Я играю про то, что это завладело моим сознанием. Я зла, я хочу убить этого человека, я должна хотеть его убить, но так как я за свободу поведения людей, за свободу слова, я борюсь с этими эмоциями, потому что понимаю, что не имею права так писать. Я продолжаю работать со своими мыслями и удаляю этот пост. Это выплеск эмоций и большая ошибка. Меня уличили в этом и напомнили о казни Саддама Хусейна. Я убрала пост, осознав свою ошибку и свои эмоции.

Мне кажется, «Иранская конференция» — очень сложный материал для актёра, потому что это «диаложная пьеса», где нет действия. Актёру сложнее работать, когда нет действия?

Это зависит от «школы». Я окончила курс Эренбурга и для нас действие было очень важно. Мне было невероятно сложно просто стоять, при том, что права на ошибку нет — тебя снимают крупным планом и это хуже, чем кино, сзади на экране твоё лицо, и если ты что-то забыл, сомневаешься, это видно.

Для меня это было преодоление, и я могу сказать, что сейчас это мой самый сложный спектакль. Я каждый раз настраиваюсь.

Вас видеоплан «закрепощает», получается?

Нет, я снимаюсь, я стала в этом свободнее, я имею в виду, что это большой глаз, который на тебя смотрит, это не зажимает, но ответственности больше. Когда ты играешь просто, без камеры, у тебя есть даже возможность обмануть зрителя.

Заставляет ли камера как-то иначе распределяться в пространстве спектакля? Насколько я знаю, когда актёр работает без камеры, он все равно понимает, на «ближний круг» он работает или на «дальний», а здесь камера не дает такой возможности…

Здесь все смотрят на экран, а не на меня, тут много нюансов. «Иранская конференция» — это такая коллаборация театра и кино, здесь невозможно играть так же ярко, как в обычном спектакле. Иногда ты «выпадаешь», забываешь про камеру, а о ней надо помнить, здесь меньше свободы в этом плане.

Куда плывет эта лодка?

А кто знает, куда она плывет, главное стоять и ждать её.