Об атмосфере «hAVA»
Туфан, пластический и поэтический спектакль «hAVA» необычен тем, что его создают не режиссёр и хореограф, а непосредственно исполнительницы-актрисы. Триумф импровизации, когда одна танцует, а другая пишет стихи. В чем тогда здесь заключается роль режиссёра?
Туфан Имамутдинов: Режиссёр придумывает идею и тему, потому что они должны не просто волновать, но и выражаться в адекватной форме. Потом я нашел танцовщицу, и началась вторая важная часть – работа с сознанием исполнительницы. Она 20 лет танцевала только классический балет и переходить в импровизацию ей было очень сложно. Для классических танцовщиков это всегда слом, потому что есть выработанная телом привычка существовать в определенных рамках и не выходить за их пределы. А импровизация, освобождение – это другое существование. Мы работали над этим больше года.
Какие задачи ставите артистам в таком случае?
Т.И.: Здесь чистый эксперимент: она даже не актриса, потому что актриса исполняет некую роль. А здесь танцовщица работает с понятием этнотело, так как у каждого народа есть свое телесное ощущение. Исполнительница борется с застенчивостью, стеснительностью, жесткими установками своего хореографического прошлого, и это полная импровизация. После первых трёх показов спектакля я понял, что на самом деле это еще и работа с памятью и понятием «здесь и сейчас». Ведь когда артист выходит на сцену в традиционном спектакле, он уже не может существовать здесь и сейчас, он существует только в прошлом – потому что всё, что происходит на сцене, было поставлено и отрепетировано. А когда в «hAVA» поэтесса пишет и танцовщица танцует, они совершенно не запоминают те слова, которые произносятся. Я спросил их однажды, сколько они помнят слов из услышанных за 40 минут. Танцовщица сказала, что два, поэтесса – три. Запоминается малая доля даже из того, что своими пальцами прописано, своими телом протанцовано. Потому что когда ты существуешь в настоящем, то памяти нет совсем или она практически отсутствует. Исполнитель полностью отдается процессу, в котором нет прошлого и будущего, он существует в этом беспамятном пространстве и здесь происходит прямой коннект со зрителем. Даже если слова не произносятся, то всегда ощущается дыхание зрителя. Это тоже hava.
«hAVA» в переводе – воздух, атмосфера. Каждый раз эта атмосфера спектакля для зрителей новая или есть общие базисные моменты? Ведь зрители говорят в микрофон любые слова и понятия, а актрисы их «обживают» независимо друг от друга.
Т.И.: Мне кажется, оно всегда разное, потому что всё зависит от зрителей. Пока зрители не начнут произносить первое слово, танцовщица не будет двигаться. Для неё слово является импульсом. Какие слова начнут печататься, такая атмосфера и будет задаваться. От Слова здесь возникает все новое и возникает освобождение. Любая религия начинается со слова, религия – это возникновение писания. Мы апеллируем к библейскому источнику (в оригинале имя Ева звучит «hAVA»), потому что Еве тоже было нашептано слово, побудившее её к действию, так и зрители нашептывают слова танцовщице. Возможно, эти слова, которые шепчет нам наше сознание, и есть те моменты, которые влияют на нашу судьбу. Важен правильный отбор.
О гонимом поэте и творчестве
До того, как вы начали работать над спектаклем «На заре», сталкивались с творчеством Сагита Рамиева?
Алмаз Хусаинов: Только в школе, когда изучали всех писателей. Но когда мы начали работать над спектаклем, я уже углубленно занялся темой. Самое интересное то, что Рамиев родился 12 февраля, работу над спектаклем мы начали в то же время, а умер он 16 марта — наша премьера состоялась 19 марта. Такие маленькие совпадения, но они существуют, для меня это важные нюансы. Нашел сходство с ним во внешности. А еще Рамиев любил театр, когда в 1906 году открылся первый татарский театр, он даже произнес речь на открытии сезона. И, наверное, эти факты для меня сошлись в одно. Творчество Сагита Рамиева, конечно, очень сильное. Замечательно, что спектакль дает и зрителям больше понимания о жизни писателей, многие произведения которых, к сожалению, утеряны.
Туфан, спектакль «На заре» можно считать продолжением вашего театрального исследования татарской идентичности?
Т.И.: Да, потому что на слове держится очень многое. От религии до философии. Поэтому от этого никуда не деться и это близко многим. Мы берем историческую личность, уже не рефлексируем по поводу всего творчества, не обобщаем, а исследуем судьбу конкретного поэта, пишем досье. Сагит Рамиев был гонимым поэтом: до Революции – царской властью, после – советской. Поэтому ему постоянно нужно было переезжать, чтобы скрываться. Он загнанный поэт. И, на самом деле, своей судьбой очень напоминает Осипа Мандельштама. Похожая судьба была, впрочем, у многих поэтов многих народов на территории России, поэтому история оказывается близка всем.
О пластике поэтического спектакля
Драматический артист в пластическом спектакле лишается одного из своих важных привычных инструментов – речи. Это дополнительный профессиональный вызов?
А.Х.: Да, участие в этом спектакле стало для меня открытием, в том числе, самого себя. За семь лет работы в театре я впервые играю в пластическом спектакле без слов. Именно в этой постановке слова излишни, язык тела – это более ёмкий, более эмоциональный язык.
Вы занимались танцами профессионально?
А.Х.: Нет, я парень из деревни, учился в Казанском театральном училище на актера драмы, проходил базовый уровень, как и все студенты. Я не занимался танцами профессионально, просто с детства люблю танцевать. Актёр в наше время должен быть не просто целеустремленным, но уметь выполнить любую задачу режиссёра, если нужно, перебороть себя и добиться необходимого уровня. Для меня это важно и, думаю, в спектакле это сработало.
Пластика в спектакле – не просто танец, но движение, в котором читается судьба поэта, истоки того, что привело его к написанию поэтических строк. Алмаз, что для вас в этом образе важно в первую очередь?
А.Х.: Тема пробуждения своего народа. Каждый раз после показа этот спектакль не отпускает несколько дней. Потому что Рамиев в своё время пытался жить и творить так, чтобы помочь народу. Огромная благодарность режиссёру Туфану Имамутдинову и хореографу Марселю Нуриеву за эти сильные ощущения. Мне очень понравилось в нашей общей работе то, что была команда, общий творческий процесс, взаимообмен. Поэтому отталкивались одновременно от того, что предлагал я, а я принимал на себя предложения других.
Об исчезающем слове
Туфан, в спектакле «На заре» вы продолжаете расщеплять слово и действие, уводя поэтический текст основы спектакля и информацию о знаковом для татарской интеллигенции поэте Сагите Рамиеве в бегущую строку. Такой эффект полностью стирает языковые границы спектакля, и зритель в любом городе, любой стране может воспринимать его в первозданном виде. Но вместе с тем решение лишить поэта звучащего слова – приём сам по себе сильный и самодостаточный. Что было важнее для вас как для режиссёра?
Т.И.: Мне важнее последняя часть спектакля, когда и это слово тоже разрушается. Происходит апокалипсис, когда слова превращаются в иероглифы и знаки, становятся совершенно нечитаемыми. Несколько лет назад ко мне попал текст на татарском языке: буквы татарского языка пишутся на кириллице, но есть несколько букв, которые только похожи по форме, их нет в русском алфавите. Компьютер не считал их и заменил знаками. Здесь, в спектакле, текст тоже будто проглатывается, исчезает, растворяется и это, на самом деле, происходит сейчас со многими словами. Поэтому последняя часть для меня становится уже не локальной историей, а всеобщей. Когда визуальная картинка, смайлик, например, растворяет и заменяет само слово.
Почему спектакль должен быть поставлен именно сейчас?
А.Х.: Мне кажется, тема пробуждения народа актуальна всегда. Мы говорим только про Рамиева, но в спектакле появляется всеобщий смысл: не только поэт татарского народа, но и писатель как таковой. Поэтому нужно играть этот спектакль и сейчас, и потом еще много лет.
Т.И.: В режиссёре, на мой взгляд, сосуществуют три составляющие – постановщик, который выстраивает мизансцены, человек-новатор и пророк, который замечает неочевидное, видит пока ещё не больную тему. Но через некоторое время она станет актуальной. И преследование творческих людей за их желание творить – одна из таких тем. Взаимоотношение художника и власти – очень сложная тема для нашей страны.