Татьяна Рябоконь

"Король Лир", Театр-студия "Небольшой драматический театр", Санкт-Петербург

«Король Лир» — первая постановка Шекспира в репертуаре НДТ. Как вы можете определить для себя специфику работы с этим материалом?

Специфика работы с Шекспиром была в том, что мы достаточно долго нащупывали жанровую природу. Чеховские воздух, полёт, невесомость, психологические кружева или горьковский натурализм не открывали «волшебного ларца». Когда работаешь с пьесой, всегда чувствуешь «плотность» материала. В случае с Шекспиром плотность максимальная. Ощущение, что втыкаешься в такой чернозём, в такую непаханую целину… Но в какой-то момент материал откликнулся, начал «диктовать» условия игры, сцены одна за другой решались в жанре, близком к буффонаде. И мы всё ждали, когда же нас «вынесет» в трагедию. (Улыбается). На мой взгляд, в финале это нам удалось. Смерти Лира и его дочерей выводят спектакль на высокую ноту. Хотя, конечно, лучше у зрителя поинтересоваться, насколько пронзительно звучат финальные сцены.

Лично я Шекспира боялась. Это огромная ответственность, непростой материал. И несмотря на то, что долгострой для нашего театра — не диковинка, Шекспир нам представлялся долгостроем, возведённым в степень.

В одном из интервью вы рассказывали, что чаще всего перед началом репетиционного процесса роли ещё не распределены. Какие персонажи вас более всего привлекали на первых этапах? И как в итоге было принято решение о том, что роль Шута будете исполнять вы?

Как правило, когда берётся пьеса, у каждого из актёров есть персонаж, к которому лежит душа. Поначалу для меня это была Гонерилья, я пробовала её вместе с Таней Колгановой. На начальном этапе репетиций не возбраняется брать сразу несколько ролей, поэтому параллельно с Гонерильей я показала пару этюдов на Шута, и Лев Борисович [Эренбург] предложил мне играть эту роль. 

Хотя изначально Шута в планах не было. Вообще, актриса, которая хочет играть Гамлета, Отелло, Шута и т.д. изначально находится в очень невыгодной позиции.  Мало кто будет смотреть, как она делает роль. Первым делом её спросят, зачем и почему она это делает. Что, мужчин в труппе нет? И, прямо скажем, это вопрос закономерный. Но нам в процессе работы стало понятно, что Шут-женщина может быть решением роли.

Шут в пьесе Шекспира играет роль комического, но во многом саркастического, насмешливого хора. В созданном вами образе интонация отнюдь не язвительная, а больше буффонная и, как это не парадоксально, трогательная. Как вы пришли к такому прочтению образа?

Я ведь играю женщину, которая максимально прячет своё женское начало. Хоть она и позиционирует себя «дружком» Лира, она совершенно однозначно любит его. Я не знаю, как это воспринимается из зала, но я, как актриса, играю, что Шут любит Лира той самой абсолютной, вселенской любовью. И эта ее влюбленность всё равно «прокалывается» в пиковые моменты, и, думаю, благодаря этому и возникает трогательная интонация. 

Как раз в одной из самых пронзительных, на мой взгляд, сцен спектакля — сцене очередного обморока Лира, вы снимаете шапочку и прислоняетесь к его губам. На краткий миг обнажается женское начало. Вообще такое раскрытие персонажа было изначально заложено режиссёром еще до распределения ролей или же возникло у вас в процессе репетиций?

Прелесть работы со Львом Борисовичем в том, что он обходится без директив. Все происходит в сотворческом процессе. Но очевидно, что, если Шут — женщина, и она все время рядом с Лиром, то где-то должен был возникнуть её «истинный мотив»: то, почему она все время рядом. Не только чтобы периодически пускать ему кровь. 

И да, это родилось в процессе работы. У нас сначала была довольно откровенная сцена с Женей (Евгений Карпов — исполнитель роли Короля Лира — прим. ред.) на тему её притязаний, но со временем Лев Борисович снял эту откровенность. Намного выгодней теперешний вариант — робкая попытка «дотянуться» до любви.

А вы принимали участие в создании костюма для вашего персонажа?

Да, это заложено в способе работы над спектаклем. Все актеры нашей труппы — соавторы своих костюмов, и длительный репетиционный период позволяет детально продумать зрительный образ и срастись с ним. Костюм Шута поначалу состоял из огромных колготок, на пять размеров больше меня, и длинного плаща. А потом пришли наши дивные художники, которые стилизовали актёрские задумки в «мета-исторические» одежды. И большое им спасибо, что они прислушивались к нам, актерам, и «встраивали» свои придумки в наши.

Все костюмы в спектакле сложносочиненные, и это позволяет спрятать мелкий реквизит для ловкого исполнения трюков и фокусов. Сильно ли это усложняет пребывание в роли?

Так как мы репетировали довольно долго, пять лет, то мы уже, можно сказать, натренировали себя. (Cмеётся). И я бы не сказала, что мне что-то мешает. Есть спектакли, где у меня много больше технических хлопот. В «Короле Лире» нет такой проблемы. Тем более художники спрашивали нас, что нам нужно, заботились, чтобы мы имели возможность максимально комфортно разместить реквизит.

Роль Шута позволяет вам быть экспрессивной, активно и нарочито пользоваться мимикой, исполнять комические лацци. В спектакле «В Мадрид, в Мадрид!», с которого началась история НДТ, у вас чем-то схожий по органике существования образ, при том, что персонажи, конечно разные. Вам легко удается слиться с такой откровенно игровой, фарсовой природой?

 Вы правы, в жанровой природе «Лир» с «Мадридом» перекликаются. И «Мадрид» дал отличную возможность «поупражняться» в фарсовом существовании. Однако мне кажется, что «Король Лир» — более мощная вещь. Шекспир, всё-таки… (Улыбается).

В спектакле все персонажи существуют на эмоциональном пределе. Мы на репетициях острили, что Шут, чтобы кого-то развеселить, должен быть максимально спокоен — так он хоть как-то будет выделяться. 

Мне хотелось найти в Шуте что-то животное, в смысле, сыграть существо без тормозов, в чьей жизни есть единственная направляющая — Лир. Всё, что ему хорошо — ей хорошо. И больше нет никаких других нравственных, моральных и прочих категорий. Единственная мораль и нравственный ориентир — король Лир. На остальное-плевать. В психологическом жанре я подобное ролевое зерно не очень представляю, а фарс оказался здесь гостеприимным.

Вообще, это большое счастье для актёра — иметь возможность работать с такого рода материалом, когда можно «выкупаться» в смехе и слезах, так сказать, тряхнуть диапазоном.

А что касается иной природы актерского существования? Психологический театр, например, чеховская драматургия, которая также есть у вас в репертуаре…

Знаете, я с таким криком выхожу в «Трёх сёстрах» из-за кулис, что в нашем варианте Чехов тоже не очень-то тихо-психологический. (Смеётся). И я очень люблю все, что мы делаем. Нет спектакля, о котором я бы сказала: «Это проходная вещь». Видимо, в силу того, что всё то, что создаётся в нашем театре, делается обстоятельно, долго, материал «срастается» с актёром.

Мне близка фарсовая, я её очень люблю. И мне нравится смотреть, когда другие работают в этом жанре. Возможно я ошибаюсь, но мне кажется, что психологическая драма в чистом виде себя изжила. Она скучновата современному зрителю. Сели-поговорили — это уже неинтересно. Думаю, в перспективе дело за фарсом.

Шут — один из самых загадочных героев у Шекспира. Как вам кажется, вам удалось разгадать его в своём прочтении и видении?

Когда мы придумывали такое разрешение нашей пары (Лир и Шут), что король убивает её в припадке сумасшествия, мы отвечали себе на вопрос так: Лир впервые в жизни убил человека, который для него что-то значил. И понимание этого возникает сразу после смерти Шута. С этого момента к Лиру приходит осознание, что смерть, которую он сеял вокруг себя не задумываясь, — штука необратимая, это «не починить», не исправить ни приказом, ни просьбой. После убийства Шута король говорит Кенту: «Скажи ему, пусть он посмотрит на меня», но директива уже не работает. С этой минуты в Лире начинается некое переосмысление его жизни, впервые проклёвывается какое-то человеческое чувство, ощущение настоящей утраты, раскаяние… Полагаю, что смерть Шута того стоит, её любовь помогла его душе родиться. Простите за пафос, но нам, актёрам, без этого никак. (Улыбается). Ну, а дальше зрителю решать, раскрыли ли мы загадку этой пары — Лир и Шут. Наша версия такая.

В начале интервью вы сказали, что боялись подходить к Шекспиру. Как вы сейчас ощущаете себя? Быть может, благодаря этой работе появилось желание сыграть какую-то определённую роль?

Знаете, у меня никогда не было роли-мечты. Так всегда случается, что мы берём новый материал, и какая-то роль в нём становится мне интересна.

Сейчас мы взяли «Чайку». Я с наслаждением делаю Аркадину. Безусловно, опыт предыдущей работы включается в настоящую. На каждой пьесе профессионально растёшь, и этот багаж берёшь в следующую работу. И мне очень нравится то, что мы делаем сейчас в «Чайке». Возможно, до премьеры нас ждёт путь длинный, но уверена, что прекрасный.