В части «Пиноккио. Театр», твой персонаж совершенно очарован театром. Расскажи, пожалуйста, в какой момент ты попала под очарование вот этого «Пино-мифа» или «Пино-мира», который придумал Борис Юхананов? С чего для тебя начался «Пиноккио»?
С чего? Пригласили на роль Пиноккио и всё. А потом началось путешествие. То есть, я не знала вообще, что это такое, чего, куда. Вначале была просто длительная работа в классе, потом, через несколько лет – раз, на тебя сразу надели и маску, и костюм, при том, что сначала планировалось, что масок будет чуть-чуть, а потом оказалось, что вообще всю часть «Театр» играем в масках. Я не ожидала, что это будет так сразу раз – и пять часов в маске. Это было непросто. И костюм тоже. Обычно, даже если играешь какой-то спектакль, он идет час – час пятнадцать. А тут пять! Три акта, и ещё «Лес» до этого. Сложным было такое привыкание. Сейчас уже нормально.
У тебя непростая задача, потому что ты на сцене существуешь в технике комедии дель арте. Как она выглядит на сцене для тебя? Что для тебя такое – дель арте?
Я, например, не считаю, что это дель арте в чистом виде. Но это мое видение, оно может вообще отличаться от всех. У меня же своя история, актёрский опыт с детства, я с 11 лет в театре работаю, то есть у меня большой багаж. А здесь не было такого. Мы просто ходили на тренинги, и персонаж сам уже из всего сложился, не только из «дель арте», но еще из конкретно моего личного актёрского опыта. Поэтому это не чистое «дель арте».
Что в твоём Пиноккио есть из твоего опыта?
Там всё вместе, потому что мы репетировали в классе, а потом ещё надели костюмы, маски появились, и тогда сложился полный образ. То есть и на тренинг походили, и ещё плюс опыт. Много всяких факторов, из чего сложился потом образ. Ведь маски Пиноккио в дель арте нет. Образ сложился из маски, костюма, персонажа в пьесе Вишневского, и ещё плюс свой опыт личный и творческий.
А что тогда есть в «Пиноккио» от дель арте?
От дель арте построение тела, наверное. Всё-таки там форма идет от тела, потому что она не была изначально, а появилась в конце, когда возникли маска и костюм. Телесная форма необходима, но эта форма сложилась из персонажа, из нескольких персонажей – и Арлекин, и Бригелла там есть. Существует телесная позиция, как бы некий конкретный набор жестов.
Который соответствует Бригелле, Арлекину и Пьеро, собранным в образе Пиноккио?
И плюс ещё своё. У Пиноккио же своя природа, она уже что переняла из этих персонажей и создала что-то свое.
Если бы тебя попросили рассказать про твоего Пиноккио, именно про твоего, в трёх предложениях, что бы ты сказала?
У меня одно слово равняется предложению. Точнее, это у Пиноккио так. Он немногословен. Что я могу сказать? Ребёнок, открытый миру, всему, и верящий всему, что происходит вокруг, и радующийся этому. И ему все нипочем.
Вы с Машей Беляевой играете одного персонажа на двоих. Эти два Пиноккио – они для тебя близнецы, или один персонаж каким-то образом поделен на двоих?
Нет, не поделённый. Они разные, абсолютно. У одного одна природа, у другого другая природа, но оно вместе создает один метафизический персонаж. Нет такого, что вот прям вместе. Смысл в том, что они разные, но в то же время одно.
В чём, на твой взгляд, разница между твоим Пиноккио и Машиным? У вас же разные человечки?
Не знаю. В принципе, что-то есть общее, потому что персонаж, он же один. А что-то разное, потому что у Маши – Машина природа, у меня своя природа. Она связана с мироощущением, и вообще с телом, опытом, со всем. С багажом. Но есть общее, потому что это один персонаж, который существует в пьесе. По крайней мере, в стремлении к этому общему персонажу мы объединяемся.
То есть как бы два разных персонажа, которые стремятся к некому единению?
Да. Но это метафизическое единение. Это область метафизического Пиноккио. В общем, нет цели, чтобы мы были одинаковы, каждый взращивает своего Пиноккио, но при этом мы друг друга видим, можем что-то друг у друга перенимать. Мы свободны.
У тебя есть какой-то любимый эпизод в части «Театр»?
Мне нравится Женя Капустин, Раффлезия в сцене с Мясом. Персонажи зовут Раффлезию, а Раффлезия… в общем, там у них взаимоотношения такие очень горячие, очень темпераментные. И это всегда трогает. Невозможно остаться равнодушным. Я все время на этом моменте смеюсь, колюсь.
Вот что нужно, на твой взгляд, знать зрителю, который собирается впервые попасть в этот мир Пиноккио? Что бы ты рассказала этому зрителю?
Важно понимать, что он отправляется в фантастический мир, что это не театр реализма, а именно фантастический, метафорический. Пиноккио прекрасен тем, что с ним может происходить метаморфоза. Например, может стоять просто коробка, а Пиноккио видит не коробку, а какой-то волшебный ящичек, в котором лежит что-то такое, не из обычной жизни, что-то волшебное. То есть именно такая вдруг открывающаяся метаморфоза – один предмет преображается в другой, во что-то доброе и сказочное. Для зрителя я бы сказала, что он отправляется в фантастический мир. Это не какое-то там моральное поучение – живите так или так, а просто фантастический мир, в котором Пиноккио вдруг оказывается и удивляется, что там что-то происходит, одно меняется на другое.
Нужно быть готовым к метаморфозам?
Да, к волшебству. По крайней мере, к этому стремиться. Не знаю, может, в реальности это по-другому, со стороны.
У тебя случались метаморфозы в «Пиноккио»?
Мне кажется, без этого вообще невозможно этого персонажа играть. Я благодарна и Пиноккио, и этому спектаклю всему целиком, потому что боль или внутреннее чувство всегда преображается в какой-то поэтический, волшебный образ, что-то, что радует душу, заставляет видеть свет во тьме. И зрителю это тоже полезно, потому что Пиноккио всё-таки сказочный персонаж.
Для меня это все равно какое-то начало, потому что там же «Пиноккио» состоит из пяти частей. Он рождается в «Лесу», потом «Театр», «Город», еще «Страдур», «Фея». То есть у него целое путешествие через эти миры, и все равно это ощущение, что это еще начало. Нет ощущения, что это уже завершенная работа. Даже если продолжения спектакля и не будет, ощущение перспективы, когда играешь, что Пиноккио еще только родился, каждый раз есть ощущение чистого листа.