О теме и форме
Тему миграции — сложную, с болевыми точками — можно подавать по-разному. В спектакле интересный контраст: подсознательно, прочитав описание, ждешь чего-то максимально жесткого. А спектакль — увлекательный, живой, смешной, и при этом острота проблемы становится еще очевиднее. Как вы искали баланс между темой, содержанием и формой?
Я думаю, это получилось не совсем осознанно с нашей стороны. В самом начале процесса мои действия опережал некий страх. Мне так же, как и вам, казалось: тема настолько острая и болезненная, что спектакль будет бесконечной пощечиной.
У команды «Кореи 03» было задание — мы брали интервью у своих знакомых, чтобы наполнить спектакль реальными монологами. И постепенно, пока мы набирали воспоминания и встречались с людьми, появилась легкость. Может быть, она связна с тем, что остроту ситуации ты, как правило, чувствуешь со стороны, а находясь внутри, люди не настолько трагично всё воспринимают. На репетициях появилось много юмора, легкости… И при этом нас не покидала тоскливая, щемящая нота неизбежности и тотальной безысходности.
Слава богу, что спектакль не получился тяжелым, в темных тонах. В этом большая заслуга нашей художницы Ольги Богатищевой: мы на протяжении двух часов наблюдаем ироничный розовый цвет, но в какой-то момент пространство изъедает тебя своим цветом и начинает совершенно иначе эмоционально воздействовать.
Как вообще возникла идея спектакля на тему трудовой миграции на основе документального материала?
Как любой национальный театр в России, мы ощущаем острую нехватку национальной драматургии. Несколько лет назад мы начали над этим работать, и с помощью драматургов Вячеслава Дурненкова и Анастасии Букреевой у нас стали появляться драматургические лаборатории. Пьесы приходили от разных авторов, представителей разных профессий. Где-то ко второй лаборатории мы поняли, что очень неплохо получается писать пьесы у артистов и вообще у людей, которые находятся внутри театрального процесса. Во время одной из лабораторий родилась пьеса, автор которой, Улзы Улзытын, написал о своем опыте нахождения в Южной Корее в первую волну бурятской миграции (она произошла в начале нулевых).
Тогда я ощутила острую необходимость заявить эту тему, но с точки зрения сегодняшнего дня. Те люди, о которых мы говорим в спектакле, в большинстве своем уехали во вторую волну, примерно в 2015–2016 годы. Я поняла, что у меня огромное количество знакомых и друзей — образованных, талантливых, умных и молодых — которые уезжают из Бурятии в Корею, чтобы сделать свою жизнь более комфортной, и ради этого очень многим жертвуют. Как только ощущаешь эту историю на своей шкуре, синхронизируешь ее с собой сегодняшним, появляется много мотивации, чтобы говорить о ней со сцены.
Мы вместе с автором переработали пьесу — придали материалу форму вербатима. Люди, о которых мы говорим, реальны, как и ситуации, которые мы описываем. Мне кажется, это был наилучший способ взаимодействия с текстом.
О доверии и недоверии
С какой готовностью шли на контакт люди, чьи воспоминания легли в основу спектакля?
С очень разной. Кто-то оказался совсем не готов говорить, кто-то охотно соглашался, и мы за это безумно благодарны. Оказалось, не так просто вскрыть болевые зоны и довериться, рассказать свою историю честно, в подробностях. Часть моих знакомых отказалась разговаривать со мной на тему миграции, и это абсолютно понятная позиция.
Мы не предполагали, что нас ожидает. Где-то за месяц до премьеры на нас обрушилась огромная волна хейта в социальных сетях. Люди не до конца понимали, что мы будем транслировать, о чем собираемся поговорить. В корейско-бурятских группах, где общаются эмигранты, многие решили, что мы очерняем их честь и достоинство, хотим рассказать истории в негативном ключе.
Когда состоялась премьера, стало понятно, что никто никого не хотел обидеть, что мы говорим с равной степенью боли и ответственности за свои поступки и текст, который транслируется со сцены. И все успокоились, хотя до выхода спектакля атаковали команду, артистов. Люди, которые охотно рассказали нам свои истории, испугались, но было уже поздно. (Смеется.)
Кто-то из авторов воспоминаний приходил на спектакль? Была ли от этих людей обратная связь?
Большинство героев, у которых мы брали интервью, на момент выпуска спектакля находились в Корее. Это был тот период карантина, когда границы еще оставались закрытыми. Интервью мы брали удаленно, поэтому на показы пришло не так много людей, которые с нами разговаривали. Но они были нам очень благодарны за то, что их голос обрел максимальный вес в контексте темы бурятской миграции.
О синхронном переводе
На показе в Москве вы делали синхронный перевод. Вы всегда переводите сами? Расскажите о специфике этой работы.
У меня есть напарник, диктор и артист, который ведет спектакль. Но периодически, при выезде куда-то, удобнее, чтобы синхронный перевод делала я. Огромный плюс, конечно, в том, что я хорошо знаю спектакль и мне всегда в этом смысле проще, чем человеку со стороны.
Синхронный перевод вообще оказался достаточно сложной работой. Мне потребовалось несколько лет, чтобы понять: есть зритель, который воспринимает спектакль через голос в ухе. Хорошо, что у нас сейчас ведется практика, когда разные артисты пробуют делать синхронный перевод. Это отдельное поле деятельности, и там действительно существует проблема точности попадания в тональность спектакля.
В «Корее 03» я воспринимаю синхронный перевод как проявление своей авторской позиции. Это голос автора, который поможет легче воспринять какие-то моменты. Отчасти мне важно, чтобы русскоязычный зритель слышал именно мою интонацию, поэтому в Москве мне хотелось прочесть перевод самой.
О контекстах восприятия
На «Артмиграции» высказывали точку зрения, что визуальный ряд «Кореи 03» отсылает к японской поп-культуре больше, чем к корейской. Сейчас, после выхода «Игры в кальмара», вряд ли кто-то так скажет. У вас было ощущение смысловой переклички между сериалом и спектаклем?
Я сравнительно недавно посмотрела «Игру в кальмара», и при просмотре перекличка у меня не срабатывала. Но есть ощущение, что я существую в этом контексте на протяжении длительного времени, и всё, что транслируется из разных источников, связано с тем, что мы в этом живем. Ставим спектакль про бурятских гастарбайтеров в Корее, при этом выходит сериал про таких же корейцев в Корее, и это переходит уже в какой-то глобальный пласт тотальной человеческой катастрофы.
На «Артмиграции» я как раз была не согласна с мнением, что розовый цвет — принадлежность японской культуры. Мне сложно судить в контексте всей страны, но в Бурятии корейская поп-культура находится на пике популярности. На каждом шагу мне тычут в лицо розовым цветом. Это не заканчивается и не планирует заканчиваться.
Опять же, на «Артмиграции» говорили, что перечень условно табуированных тем в национальных театрах несколько шире, чем вообще в российских. Как воспринимают «Корею 03» в Улан-Удэ сейчас, уже после премьеры?
В целом восприятие неплохое. За первыми залами, первыми показами было интересно наблюдать, потому что люди в большинстве своем стараются не синхронизировать себя с тем, что происходит на сцене, заблокироваться от всего, что кажется им достаточно болезненным. Здесь работает защитная реакция: «это не про меня, это про кого-то другого, про соседа, но только не про меня». Но ничего не поделаешь, тема работает более чем откровенно, честно, прямым текстом и, что называется, первым планом.
Есть зритель (и зритель молодой, что меня радует), который воспринимает спектакль так, как мне бы хотелось, дает тот отклик, который я жду. Наверное, зрители старшего поколения немножко сложнее относятся к спектаклю, но этого стоило ожидать. Это правильные процессы, когда все сидящие в зале люди понимают: да, и у них есть такие знакомые, или у него самого был подобный опыт, или у кого-то еще — у детей, братьев, сестер. Важно, что в этот момент мы ничего не придумываем и все находимся в зоне предельной честности. Мне кажется, абсолютная откровенность разговора — самое важное, что случилось на этом спектакле.
Почему этот спектакль должен быть поставлен сейчас?
Потому что другого времени для него не нашлось. Я считаю, что этот спектакль — отчасти последствие того карантина, в котором мы все находились. Мы начали работать над ним на рубеже 2020 и 2021 годов, а 2020-й — это начало пандемии, люди, шокированные происходящим вокруг. И вдруг, после глобальной общественной замкнутости, рождается этот спектакль. Мне кажется, он появился в то самое время, когда был нужен.