Номинация этого года для вас вторая за работу над оперным спектаклем в Электротеатре. Связано ли это, на ваш взгляд, с опытом переосмысления жанра оперы?
Не думаю, что это связано со мной напрямую. Но опера как жанр несомненно прогрессирует.
Первая полноценная версия «Октавии» вышла в рамках Holland Festival в 2017 году. Что пришлось изменить или доработать в световой партитуре для версии в Электротеатре?
Первая версия оперы была поставлена на сцене амстердамской Muziekgebouw – площадки, размерами намного превосходящей сцену Электротеатра. Для адаптации основная декорация – голова Ленина – была срезана снизу на четверть, но даже это не позволило расположить световые приборы над ней: при повороте не «проходил» венок. Таким образом освещение и головы, и артистов в ней пришлось придумывать заново. Еще одна особенность Muziekgebouw – деревянные реечные стены, насыщенные светодиодными модулями, позволяющими выбрать любой цвет. Вся площадка, включая жёсткие кулисы и подъёмно-опускной задник, светилась как рождественский домик, и я это, конечно же, использовал. В Электротеатре освещение стен разрабатывалось специально. Партитура как таковая особых изменений не претерпела, как почти не изменился и сам спектакль. Можно сказать, что мы просто смасштабировали тот первый вариант до размеров Электротеатра.
В одном из интервью вы упоминали, что зачастую для режиссёров характерны некоторые ограничения, связанные с их опытом. «Октавия» – режиссёрская опера, были ли ограничения, которые нужно было принимать во внимание?
Я имел в виду накопленный режиссёрами негативный опыт взаимодействия с театральным продакшеном – процессом выпуска спектакля, с бесконечными ограничениями, сметами, сроками и т. д. Ситуация, когда самая смелая фантазия разбивается о невозможность её воплощения по тем или иным причинам. В случае с «Октавией» я был ограничен только сроками выполнения работы – как в подготовительный период, так и на площадке; были какие-то финансовые ограничения, но не критичные. Режиссёрского надзора не было, но в момент, когда я приступил к моделированию, опера была структурно разобрана так тщательно, что необходимости сверять каждый шаг с режиссёрским видением не возникало.
Визуально постановка выглядит как сложное синкретическое действо. Изнутри, во время работы, это было так же или всё раскладывалось на понятные детали?
Непростой вопрос. Если говорить о моей работе, то, с одной стороны я использовал обычные приемы освещения: артистические точки, контровой и прострельный арсенал, заливки и акценты. С другой стороны, я находился внутри автономной тиранической машины: налицо самостоятельное существование головы Ленина, её несомненная связь с четырьмя ангелами ада, требующих непрекращающихся потоков крови, страшная участь терракотовой армии – фигур-пешек, переставляемых с места на место по чьей-то злой воле… Всё это сильно искажало художественные решения. Так что ответ, скорее, такой: понятные детали и смыслы, несомненно присутствовали, но опера в целом к ним редко сводилась.
На что вы, как художник по свету, посоветовали бы обратить внимание тому, кто впервые идёт на «Октавию»?
Понаблюдайте за выражением лица гигантской головы – оно меняется от сцены к сцене, проходя почти через весь доступный нам спектр эмоций. Я знал, как это сделать, но до сих пор не знаю, почему эти выражения чередуются именно так.