Почему именно повесть Замятина? «Наводнение» – очень неочевидное и малоизвестное произведение.
В 2016 году мы с театром были на фестивале «Ново-Сибирский транзит». В программе был спектакль Минусинского драматического театра в постановке Алексея Песегова «Колыбельная для Софьи» (номинант на «Золотую Маску» 2016 – прим. ред.). Он был сделан как раз по «Наводнению» Замятина. Это хорошая постановка, но в меня попал не спектакль, а сама история. Какое-то количество лет я носил это в своей голове, у меня был внутренний диалог с Замятиным. А летом 2019 года я понял, что повесть надо взять, но немного подкорректировать, чтобы уйти от исторического контекста, но оставить эту удивительную историю.
А почему такой жанр – «почти кино в семи главах»? Такого ведь нигде больше нет.
Я ломал голову над тем, как написать инсценировку так, чтобы было единство места действия. Всё-таки у Замятина помимо дома, есть и другие места. Как можно было не рвать повествование и в одном пространстве показать несколько лет? Я подумал, что как раз кино отвечает этому требованию. Что касается глав, то мне очень импонирует, как разбивает на главы Ларс фон Триер. Например, в «Мандерлей» или «Догвилль» (фильмы Ларса фон Триера – прим. ред.). Там также есть авторский текст, который сверху повествует историю, происходящую здесь и сейчас. Я инсценировку писал как сценарий и раскадровку сразу. То есть кто из какой двери зашел, вышел, как монтаж произошел.
А как же знаменитый приём обострения – у вас ведь этого нет. И вы сделали что-то новое, не похожее на другие работы.
Я бы не сказал, что я новатор. Думаю, много таких. А с приёмом обострения это бы не соответствовало жанру «почти кино». Я, конечно, хотел сделать что-то похожее на арт-хаус. Возьмём Бергмана или Звягинцева – там существование актёров, как в жизни. Если бы там было какое-то «актёрство» в плохом смысле, то это бы всё разрушило.
К тому же, у нас камерное пространство, хотя и играется на огромной сцене 22 метра в глубину. Если бы зрители сидели так близко, а мы разыгрывали претензию на кино и занимались позёрством, это было бы другое совсем.
Как вы подбирали команду для спектакля? Ведь вы как художественный руководитель по-особенному смотрите на актёров.
Да, я знаю их судьбы, знаю, чем они живут, какие у них проблемы. Всё равно, когда работаешь с труппой, становишься с ними семьёй. А ещё есть всегда амбиция, чтобы кого-то раскрыть по-другому. В этом заключается художественное руководство. И ряд факторов, которые были в жизни у людей, повлияли на их выбор в этот спектакль. Для меня, например, состояние актрисы главной роли (Лианы Щетилиной – прим. ред.) подходило эмоционально.
Тем не менее, команда по работе над спектаклем у вас немного в сокращённом виде, так как режиссёр, автор инсценировки, сценограф, художник по костюмам – всё в одном лице. Почему вы всё это взяли на себя?
Я всегда придумываю пространство сам, мне так удобнее. Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что когда встречаются двое людей, то они могут обогатить замысел. Но это не про меня, к сожалению. Мне комфортно, когда я очень конкретно понимаю каждую деталь: где, как, что будет расположено на сцене, в какой цветовой гамме. Всю математику и логистику я должен сам понимать, иначе я не напишу подробный сценарий. А если я его не напишу, я буду плавать. Я не люблю плавать. И я написал, отдал его в руки актёрам, позже мы встретились и я говорю: «Показывайте!» Это как пробы в кино были. По такому принципу мне и хотелось всё сделать.
Чему этот спектакль вас научил?
Хороший вопрос… Тому, что дьявол в мелочах. То есть бывает, когда есть сжатые сроки выпуска, плотный репертуарный график, мы не успеваем что-то проработать. А в этом спектакле я понял, что надо докопаться до всего-всего, вплоть до взглядов. Если ты сделаешь правильно мелочь, то она потом выведет тебя на какой-то совершенно новый виток. И ты будешь смотреть на репетиции не так, как это всегда, когда ты отрепетировал, а уже станешь абстрагированным человеком. Эта вещь начинает сама коммуницировать с тобой, жить сама по себе. Потому что нюанс был правильно найден.
Есть ли что-то, что вы бы хотели сказать, но я не спросила?
Окончив магистратуру Центра Мейерхольда, я очень увлекался разными формами театра, его рамками. Живя на периферии в городе Улан-Удэ, я продолжал смотреть записи хороших спектаклей. И в какой-то момент я понял, что не могу больше смотреть видео в театре, не могу больше выносить микрофоны на стойке. У меня было ощущение, что это всё уже не то. Перед тем, как переписать этот текст, я посмотрел огромное количество самых крутых, великих арт-хаусных кинокартин. И понял, что надо попробовать вот так сделать: сложно и мастерски. У меня было желание попробовать себя в психологическом театре в жанре кино.