Семён Штейнберг

"Петровы в гриппе", "Гоголь-центр", Москва

Идея поставить в Гоголь-центре роман «Петровы в гриппе» возникла у Кирилла Серебренникова, он написал инсценировку и утвердил артистов на роли. Состав команды изначально был другим, он сильно поменялся в процессе работы, а режиссёра Дениса Азарова сменил Антон Фёдоров. 

С Антоном Фёдоровым мы работали в стопроцентном сотворчестве. Он из тех режиссёров, которые берут артистов в соавторство. Конечно, костяк — что действие происходит в троллейбусе — был продуман заранее, но дальше мы находились в творческом трансе. Спектакль рождался из взаимодействия: Антон отталкивался от актёров, мы — от него. Это очень ценно. 

«Петровы в гриппе» — это поколенческий роман, он цепляет паттерны, очень знакомые моему и более старшим поколениям. Я не понимал, как такой текст возможно поставить на сцене, это казалось абсолютно нереальным. Естественно, всё, что заложено в романе, перенести в спектакль невозможно. У нас получилась немного другая история, но не менее интересная и важная.

Это спектакль о времени нашего детства, а детство — это всегда ностальгия. Я родился в городе Энгельсе, где троллейбусы собирали на ЗИУ — Заводе имени Урицкого. Мой дед был главным конструктором. Он рано умер, я его не застал, но моя семья жила с этим выдающимся человеком. Поэтому для меня это личная история. Да и вообще образ уходящего троллейбуса — это картинка из детства, когда я в школу ездил в переполненных салонах, в страшной давке. Если прислушиваться, там можно было вычленить отголоски всего, что происходило в мире. 

Троллейбус — это метафора. Мы все едем в нём, а маршрут — наша жизнь. Вот люди сидят, потом выходят, то есть умирают, а внутрь загружают новую порцию пассажиров, они едут дальше, и опять выходят на остановках. Это бесконечный цикл, в котором мы пытаемся найти своё предназначение. Страшно, что придуманные смыслы могут оказаться и не смыслами вовсе. Возможно, важно лишь то, что все мы являемся шестерёнками в процессе мироздания.

В чём смысл жизни — большой вопрос. Мы ставим какие-то цели, ограждаем себя рамками — «я автослесарь» или «я артист», — пытаемся наполнить существование чем-то значимым. Человеку кажется, что он является центром вселенной и вокруг него всё крутится. Но, на самом деле, мы находимся на окраине происходящего, и можем даже не понять своё предназначение. А смыслом жизни будет всего один шаг в правильном направлении, помогший спасти другого человека. Это, собственно, и случается с Петровым.

Мой герой уже мёртв. Вся семья Петровых умерла от гриппа. Поэтому всё, что происходит на сцене, это посмертное мерцание сознания. Неприкаянная душа Петрова не понимает, зачем она жила, куда она идёт, в чём была цель её серого и никчёмного существования. Чтобы герой смог ответить на эти вопросы, перед ним всплывают образы из прошедшей жизни. 

Персонаж Игоря двоякий: не понятно, это воротила, который заправляет делами и бухает, или действительно Аид, на что указывают бесплодность и сюжетная линия с Персефоной-Снегурочкой. Он, как Харон, проводит умерших в загробный мир и выцепляет душу Петрова, чтобы объяснить: его жизнь была прожита не зря, ведь, сам этого не осознавая, Петров спас женщину и ребёнка. Только герой так и не сумел понять, что важного с ним произошло, и его бедная душа неутешной отправляется в вечность. 

В отличие от романа, в спектакле часто звучит имя Петрова — Серёжа. Это одно из самых распространённых имён. Друга и сына Петрова зовут так же. Возникает образ целого поколения собирательных Сергеев Петровых. Такой вот обобщённый русский народ, неприкаянный. 

В Гоголь-центре «Петровых в гриппе» поставили до начала пандемии, и я не чувствую, чтобы эпидемия повиляла на интерпретацию постановки. Хотя все люди в зале смотрят спектакль в масках, что помогает передать гриппозное состояние. Зрители как будто становятся частью постановки, они боятся заразиться происходящим. И это играет нам только на руку.

Мои сценические образы — Петров, Кафка, Хлестаков — это тип сегодняшних героев, которые сталкиваются с окружающим безумием. Они пытаются его игнорировать, сохранить в себе жизнь, и пронести её через повсеместный хаос, через век информации и абсолютного расчеловечения всего и всех.