О спектакле
Выбор материала для первых «Коромыслей» — это процесс накопительный или что-то стало триггером? А вторые «Коромысли» стали развитием идеи первых?
Когда мы делали первую часть, нам очень понравилось отношение к смерти в русской традиции. Когда мы уже думали о второй части, мне пришла в голову мысль, что нужно делать [спектакль] полностью про нее. Детей в русской традиции не огораживали от смерти, все дети были на похоронах, им пели смертельные колыбельные, чтобы смерть обошла стороной. Дети постоянно играли в игры, которые были связаны со смертью. «Жмурки» — игра, в которой один, слепая смерть, пытается поймать других. Все это еще совпало с тем, что умерла моя бабушка, и я после похорон совершенно не понимала, как к этому относиться. Наши сегодняшние ритуалы выстроены так, чтобы ты по максимуму сдерживал свое горевание и плакал как-то очень аккуратно. Сам ритуал погребения какой-то искусственный и странный. По сути все русские заняты тем, что решают очень много бюрократических вещей всей семьей. По сути вся семья не горюет о потере человека, а занимается взятками в морге, поиском и выкупом места и какой-то бесконечной бюрократической составляющей. И это как будто стало основным ритуалом русского горевания — все подготовить. И вот мы справились, наконец-то сидим, пьем водку, поминаем, что мы всей семьей прошли это чудовищное событие. Мне стало интересно, как было тогда, как к этому относились. Я начала читать диссертации, книги по этой теме. Мне очень помог Сергей Мохов, который много пишет о русской смерти. Когда мы начали собирать все, поняли, что хотим делать именно про смерть, и музыкального материала категорически много.
Вы ездили в экспедиции для сбора материала?
Нет, мы не ездили, но все песни были взяты из экспедиционных материалов. С нами во всех частях работали фольклористы. В первой части это была Елизавета Тюгаева, новосибирская этнографка, а во второй (и мы еще сейчас выпустили третью часть про детство) с нами работала Ирина Аксенова. У нее как раз было два направления: она очень много знает про смерть в русской традиции и про детство, поэтому мы уже с ней дальше работали.
Вы часто работаете с перформансом. Чем этот жанр привлекателен?
У нас очень много споров по поводу того «Коромысли» — это спектакль или перформанс, потому что один лагерь выступает за то, что это перформанс, а другой — что это спектакль абсолютный, такой конвенциональный, где зрители сидят и смотрят, где есть какая-то фактура, поэтому я сама уже запуталась. Он как будто являлся перформансом первые разы, потому что там дается очень много пустот, но в то же время все существуют по принципу спектакля. Понятно, что открывается каждый показ что-то новое, но по структуре ближе к спектаклю. А перформанс привлекателен тем, что можно свободнее ощущать себя в этом жанре, больше говорить о себе, еще больше делиться своим субъективным знанием. Девочки в «Коромыслях» никого не играют, они — это они.
О женщинах
За время обучения в институте вы создали несколько проектов, в том числе независимый многочастный проект ОСОБЬ, посвященный женскому образу в искусстве. Почему вы решили обратиться к женскому вопросу?
Мы сдавали в институте сценическую речь — это когда каждый студент курса выбирает какой-то кусок текста очень близкий к нему и разучивает его полгода с правильными интонациями, вдохами, какой-то логикой речи. Мы все смотрели этот экзамен друг у друга, и в какой-то момент я поняла, что самые крутые женские тексты, самые душераздирающие написали мужчины. И я вообще не поняла, как так. Во-первых, как они могут это передать. Во-вторых, из всей выборки, из 30-ти человек курса, нет ни одного текста женщины, которая описала бы женские чувства. Тогда мы решили собрать в лофт-парке «Подземка» (арт-пространство в Новосибирске — прим.ред.), когда она еще не была торговым павильоном, а это было экспериментальное заброшенное место, недостроенная станция метро, и адаптировать все эти наши отрывки. Люди, разделившись на две группы, ходили по локациями слушали про женскую долю. Я обратилась к этой теме, потому что меня возмущало, что мужчины просто оккупировали все сферы деятельности: от искусства до политики и всего остального. Потом мы делали вторую часть ОСОБИ, и я пригласила новосибирских художников. Они выбрали тему «Женский образ в драматургии» и специально для театра «Старый Дом» подготовили выставку, в которой как-то интерпретировали ключевые женские образы в драматургии, созданные мужчинами.
В «Коромыслях» продолжается раскрытие этой темы. Поэтому на сцене только женщины?
В русской традиции пели чаще всего женщины. Это скорее женский язык, потому что ты поешь и колыбельные, и причеты, и свадебные песни — они все больше про женщин. Я женщина и они женщины. Мне очень нравится, что это такой феминистский проект, в котором вообще нет ни одного мужчины, и мы иногда хохочем, что, когда мы приезжаем на гастроли, вокруг нас бегают техники-мужчины, а мы сугубо женским коллективом справляемся без какой-то маскулинной помощи. Мне кажется, да, это все туда же. Я очень сильно берегу среду вокруг себя, мне кажется, что она должна быть перетекающая друг в друга, и понятно, что если я делаю такой проект как ОСОБЬ, я потом не могу его просто перечеркнуть и сделать что-то другое. Это все равно бесконечно взаимопроникающие проекты, потому что я занимаюсь еще выставками, собираю архив современного искусства, поэтому важно, чтобы это все было в одном тоне. «Коромысли» — логично вытекающая из всех моих предыдущих проектов работа.
О самоидентификации
В первых «Коромыслях» вы говорите: «Когда общество в кризисе — потребность в культурной самоидентификации возрастает». Куда пойти сейчас, чтобы ощутить свою культуру?
Как бы это не звучало, на «Коромысли».