О последовательности глав и взаимосвязи жизни и смерти
«Коромысли» сразу задумывались как проект из нескольких постановок?
Изначально я звала девочек [Алину Юсупову, Наталью Пьянову, Анну Замараеву, Дарью Воеводу — прим. авт.], чтобы собрать перфо-музыкальную группу, которая просвещала бы зрителей через взаимодействие с традиционной песней. Мы сделали первые «Коромысли» и после премьеры собирались сразу работать над следующими — про колыбельные. Отложили, так как у первой главы сложилась гастрольная судьба, но потом решили, что всё-таки хотим вторую часть. Тогда умер мой отец, и я не знала, как с этим жить, а после у мамы умерла её мама, и я не понимала, как её поддержать. По сути, «Коромысли. Сыра земля» получились для неё: показать, что смерть тоже часть жизни, главное — отгоревать. Эта часть моя любимая, и мы думали о ней как о последней. Третью делать не собирались, но всё сложилось на фестивале «Толстой» в Ясной Поляне: после смерти логично говорить про жизнь, а мы вспомнили о колыбельных и решили создать работу про детство. Изначально собирались взять только период от зачатия до рождения, но в итоге расширили до семи лет: в этом возрасте происходит переход, и ребёнок становится взрослым человеком.
Через потерю отца и прочие обстоятельства получилось так, будто я всегда была взрослой, а потом произошла перемена, и я вдруг начала открывать то, что должна была обнаружить в детстве. Сейчас закрываю эти гештальты: увлеклась насекомыми, космосом, динозаврами, собираю какие-то наклейки — и попадаю в состояние ещё неизвестного образа жизни, который мне любопытно изучить.
Спустя «Коромысли. Сыра земля» и «Коромысли. Детство» вы выяснили для себя, что общего у детства и умирания?
Во-первых, они соприкасаются обрядово: рождение и свадьба — это переходы, как и умирание; и невеста, и мать — что-то потустороннее, кровавое. В принципе в традиции женщины ближе к смерти, чем мужчины. Во-вторых, когда ребёнок рождается, он ещё не живой — наоборот: слепой, плохо слышит, не умеет разговаривать и ходить. По сути, младенец и есть смерть, её символическое воплощение, поэтому ему и поют смертельные колыбельные — чтобы та не брала его в расчёт. «Настоящим» ребёнок становится после крещения, которое обычно происходит через 40 дней от рождения, и дальше его «вычеловечивают»: учат ходить, говорить, запоминать — из мягкого делают твёрдым, чтобы он перестал отождествляться со смертью. Мне кажется, и время до обряда крещения равно сороковинам [40 дней после смерти — прим. авт.] частично по прагматическим соображениям: в те времена выживаемость была не ахти, и за эти дни можно было понять, ближе ребёнок к жизни или к смерти. В этот период было проще воспринимать его не человеком, а существом — понятно, что в случае гибели горевали, но если это встроено в миф, воспринимать проще.
Об опоре на традицию
«Коромысли. Детство» — о том, стоит ли нам возвращаться к традиции?
На самом деле у нас много инертных ритуалов, о происхождении которых мы уже не помним: плевать через плечо, усаживать жениха и невесту посередине. В «Детстве» много таких стыковок: те же потешки указывают, с чего всё началось, для чего что-либо делали функционально и в каком виде это осталось.
Ещё я думала: необходимо понимать, как делали раньше, потому что ты открываешь новое в себе. Например, непреодолимое желание на любом застолье начать петь имеет вполне конкретные корни: раньше пели много, буквально по каждому поводу, это была часть жизни. Важно дать исторический контекст, чтобы понимать, кто ты тоже, кто ты всё ещё и почему у тебя возникают потребности в каких-либо ритуалах. Если я знаю историю, то могу провести логическую параллель и понять, в какой точке сейчас нахожусь: что ушло, что пришло, в силу каких обстоятельств.
Как вы сами относитесь к традиционным ритуалам?
Я в полном восторге! Для меня прошлое интересно как явление: ритуалы, которые тогда происходили, не кажутся мне дикими — напротив, удивляют и восхищают. Мне нравится расшифровывать миф. Есть страны, которые полностью перерабатывают традиционный ритуал под современность, а у нас очень странная история — многое обрубилось и вытеснилось после раскулачивания, ссылок, антирелигиозной пропаганды. Но, кажется, было бы неплохо оставить в культурной памяти некоторые из понятий — особенно базовые этические и эстетические моменты смерти и детства. В русской традиции смерть предполагает органичность, и ребёнку с самого детства говорят, что она есть: существуют день и ночь, природа рождается и умирает, как и родные люди. Все бывают на похоронах с раннего возраста, и это даёт конкретное понимание жизнеустройства: ты знаешь, что должен делать; что ты не один, и тебе помогут отгоревать; что свадьба и похороны одинаково важны. Здорово рассказывать хотя бы о том, что скорбь не нужно прятать — в этом плане традиционный ритуал предлагает намного больше, чем то, что мы имеем сейчас. Вообще за последний год мощно проявилась культурная идентичность как таковая: все вдруг поняли, что у них есть собственные традиции и язык.
О сценических особенностях проекта
Как отразился на третьих «Коромыслях» переход в открытое пространство?
Мы грезили спеть в поле! А когда сделали это, подумали, что после показа всех трёх глав на природе проект «Коромысли» можно закрывать — словно лучше уже не будет. Первая часть прошла звонко и здорово; во время исполнения «Сырой земли» начался косой ливень — льёт стеной, сверкают молнии, всё грохочет, девочки поют; а к «Детству» всё утихло: из-за дождя насекомые попрятались, была полная тишина, розовое небо медленно темнело, и появлялись звёзды… Нам показалось, что мы впервые исполняем «Коромысли» во внятном пространстве, будто мы придумали их именно для этого выступления. Улица подразумевает другой вид фокусировки зрительского внимания: когда ты в итальянской «коробке» [имеется в виду традиционная для сегодняшнего дня театральная сцена — прим. ред.], вокруг темно, и перед тобой только белый экран, больше не на что смотреть, кроме микродвижений и текста. А в Ясной Поляне всё — от напевов до природы — настолько захватывает, что воспринимается абсолютно по-другому.
В каждой главе «Коромыслей» становится всё больше «переговорок» посредством обычной речи — для чего нужен такой ход?
«Детство» мы писали вместе с драматургом Егором Зайцевым, который видел все «Коромысли» и знал, что уже надо понемногу ломать приём с титрами. Он добавил несколько уточнений и шуток, которые в том числе проговариваются. В первой части я практически после каждого показа убирала по слайду, которые казались мне потерявшими актуальность. Вторую главу мы планировали как лекцию — большое количество текста даёт возможность сделать выбор, включаться ли в эмоциональное переживание темы смерти или читать и анализировать. А «Детству» ещё предстоит откатать те часы, которые помогут разглядеть нестыковки и нюансы; понять, как работает третья глава и можем ли мы её дополнить.