Для зрителей новой «Жизели» был составлен объемный и очень информативный буклет с историческими справками, хрониками, эскизами и гравюрами, такой гид. Расскажите, пожалуйста, а с чего началась и как проходила работа над балетом с Алексеем Ратманским? Много ли он разговаривал с артистами об историческом контексте балета, разбирал ли какие-то моменты подробно? Или больше уделял внимание именно хореографии?
Основная работа с Алексеем шла в репетиционном зале. Он показывал нам некоторые сохранившиеся документальные кадры, например, вариаций, как их исполняли раньше, в том числе для развенчания мифа, что балет не был техничным. И действительно, набор танцевальных движений — а главное, темпы — впечатляют. Конечно, форма исполнения воспринимается сейчас с улыбкой. Но, тем не менее, мы заразились особым шармом такого танца. Также мы смотрели старинные фотографии, гравюры, или рисунки поддержки, зафиксированной в записях к балету (имеются в виду архивные нотации, в том числе листы Константина Сергеева, хранящиеся в фондах Гарвардского университета — прим.). Что-то расшифровывалось. Что-то придумывалось, экспериментировалось сразу на нас, как совершенно новое адажио второго акта или, например, пантомимная сцена, где известен текст, а движения нужно придумать. Алексей смотрел в нашем исполнении, какой жест читается и будет максимально понятен зрителям.
Ваш партнер Артемий Беляков рассказал, что Алексей Ратманский настолько четко выстроил линию поведения персонажей, что возможности импровизировать, сыграть по-своему уже не осталось. Стало ли это для вас ограничением или, наоборот, упростило работу над ролью?
Действительно, характер героев был обозначен сразу. На репетициях мы находились под пристальным контролем, чтобы игра, ее оттенки исполнялись именно такие, какие требует хореограф. С другой стороны, более живой и эмоциональный характер Жизели в этой версии органично лег на бóльшую танцевальность партии, особенно в первом акте, и сильно сдвинутые, живые темпы. Сложность состояла в том, чтобы сделать предложенную линию поведения естественной для себя, чтобы избежать карикатурности и чрезмерной экзальтации.
Если обратиться к оригинальному либретто, с которым и работал Алексей Ратманский, создается впечатление, что эта Жизель более строптива и прямолинейна. Она «смеется в лицо» Гансу, более резко спорит с матерью и смеется над ее предупреждениями, желает танцевать вместо сбора винограда. Близок ли вам такой характер героини? Или же ближе образ более утонченной и скромной девушки с опущенным взором и невинной радостью от танца?
Алексей объяснял, что сцена сумасшествия логически вытекает из эмоционального поведения Жизели, иначе она просто бы убежала и спряталась от всех со своей болью. Но нет, эта Жизель открыта к проявлению чувств. Поэтому все видят, как она любит танцевать. Она заражает своей смелостью, искренностью и беззаботностью всех крестьян-подружек, она им говорит: «Работа меня утомляет, давайте вместе танцевать». И нет никаких предчувствий трагической развязки в виде плохого самочувствия, слабости и больного сердца. Наоборот, Жизель полна радости к жизни, любовью к танцам, маме, Альберту. Только мама предостерегает, что те, кто танцует слишком много, превращаются после смерти в виллис.
Подход Алексея к трактовке партий мне представляется логичным и целостным. Он добавил совместный танец Жизели и Альберта (согласно старинным записям Жизель знает Альберта под имени Лойс, именно так он представляется всем в деревне) в первом акте, это добавляет трогательности и достоверности чувств героев. Они любят, искренне любят друг друга, это помогает затем обрушить еще неожиданнее трагическую развязку. Я полностью принимаю такую Жизель и с каждым спектаклем все органичнее себя в ней чувствую.
Кстати, о танцах. Очевидно, балет стал сложнее технически. Расскажите, что особенно сильно изменилось в характере движений Жизели? И есть ли в обновленных танцах что-то, к чему особенно пришлось привыкать?
Конечно, прежде всего, темпы. Это касается и сильно убыстренной и измененной вариации первого акта и лирических сцен второго с абсолютно новым адажио, сочиненным Ратманским. Пантомимные сцены стали насыщеннее и динамичнее. Сейчас, когда этап адаптации прошёл, мне уже трудно воспринимать классические редакции «Жизели», которые я танцевала раньше. Кажется, что темпы затянуты и как будто не хватает движений, динамики, плотности в мизансценах. Действие расплывается.
Многие заметили, что в обновленной версии «Жизели» сделан бóльший акцент на христианских ценностях. Виллисы выстраиваются в форме креста. У креста же, своего надгробия, Жизель прячет Альберта от Мирты. После смерти Жизель не просто исчезает, а завещает Альберту жениться на своей невесте, Батильде, что, очевидно, тоже отсылает к честному союзу перед Богом и искуплению. При этом магический мир духов и злобная месть виллис не очень вяжутся с христианством. Почему Жизель не становится такой же рукой судьбы или кармы для Альберта? И можно ли сказать, что балет всегда повествовал о христианских ценностях? Или раньше это была простая история любви?
Я догадываюсь, что советское время также наложило оттенок на редакцию: и явные сословные различия между крестьянами и знатью, и, соответственно, высокомерно-снисходительное поведение Батильды, и Альберт, который вообще показывался как разрушитель чистого мира Жизели — все это как бы утрировалось, чтобы показать порок людей, принадлежавших к аристократии. Жизель спасала Альберта силой своей любви и его душа перерождалась. Но до конца жизни он должен был нести тяжелое бремя вины. Этот смысл оставлен и в новой редакции, где идеи христианского прощения и смирения куда как более очевидны.