Как вы оказались в Театре Предмета?
На первую репетицию в рамках лаборатории меня позвала моя подруга Таня Азарова. До этого я никогда не занималась ничем подобным. На первой репетиции мы смотрели на предметы, обсуждали их, переставляли, думали, как к ним можно прикоснуться, чтобы это не помешало их образу и характеру. Насколько я помню, в первый день точно была одна из кружек, которая сейчас и присутствует в спектакле.
Дальше на репетициях предметов появлялось больше и больше, и мы исследовали их со всех сторон. Потом ходили в музей и изучали историю, материалы, которые есть на youtube-канале музея под названием «Мой ГУЛАГ». Там предоставлены разные интервью от людей, которые прошли и пережили ГУЛАГ сами или через родных и близких. Все эти истории очень личные. Было бесконечно интересно и страшно в какие-то моменты их слушать, но это что-то очень важное, что, как мне кажется, было бы здорово, чтобы люди знали.
Обычно я занимаюсь драматическим театром, предметным театром до этого не занималась. Здесь появляется доскональное внимание к предмету, когда он становится главным, а ты становишься только его помощником. Очень здорово и непривычно! Действительно, всё, что ты можешь – посмотреть на него, а дальше предложить какую-то ассоциацию или вспомнить какую-то историю. Я до сих пор некоторые истории держу в голове и когда смотрю на какие-то предметы, они у меня ассоциируются с этими людьми. В первоначальной версии спектакля мы выходили на сцену в наушниках и у каждого была в голове своя сцена, свой документальный эпизод из жизни. Слушая интервью, мы проживали первую сцену спектакля – импровизацию с предметами. Когда они просыпаются из музейного сна и проживают кусочек жизни здесь и сейчас.
Это всё собралось в какую-то колоссальную любовь к предметному театру и к пространству музея. Хотелось приходить на все репетиции, смотреть, что предлагают другие перформеры и музыканты. Это в целом очень интересно и близко, казалось, что это то, чего совсем не хватало в жизни. Так я и оказалась в Театре Предмета.
Насколько Театр Предмета пересекается с вашей работой и увлеченностью изобразительным искусством?
Я думаю, что все мы очень разные, есть художники, которые мыслят через свет, кто-то мыслит через абстрактные формы, кто-то через звук, а мне всегда было интересно иметь дело с чем-то аутентичным или живым, с чем-то фактурным настоящим. Даже работая в жанре драматического театра с моим другом, режиссёром Антоном Киселюсом, мы всегда ездили по блошиным рынкам, старались находить для наших спектаклей какие-то вещи с историей и вещи, которые уже сами несут в себе намного больше образа, какой-то жизненности, чем какая-то созданная бутафорская вещь просто для спектакля, декорация. Поэтому я понимаю, что во мне откликнулся предметный театр именно вот таким соединением с тем, что ты способен понять предмет, исследовать его и ещё способен за ним разглядеть какую-то историю и подобрать метафору. Когда ты не просто относишься к кружке как к кружке, а смотришь на ее внешний облик, и она уже о чём-то тебе говорит. А ещё все предметы такие разные по форме, и ты видишь, что кто-то пухлый, кто-то наоборот весь покалеченный, кто-то очень старый, кто-то уже на грани смерти, а кто-то очень чистенький, новенький и вообще весь такой слащавый. Это тоже такое образное мышление, которое, наверно, в принципе присуще каждому художнику и здорово, что тут оно так вот напрямую работает и помогает.
Как вы можете охарактеризовать своё отношение к теме ГУЛАГа до работы в спектакле и после?
Мои познания в этой теме были просто нулевые, потому что я думала, что ГУЛАГ — это что-то что было только в 30-е годы и давно-давно ушло, а после посещения музея я узнала про всю глобальность этих событий. У меня был шок, когда я узнала, что ГУЛАГ продолжался до 70-х годов. То есть мои родители уже родились, а жуткие события еще происходили, и это вообще никак не связывалось в моей голове, потому что это была ассоциация с временами родителей скорее моих бабушек и дедушек, но никак не таким близким.
Оказалось, что это действительно близко. Это сформировало и многих людей, и вообще какой-то фон в стране, в сознании и…. в общем, это очень страшно все. Как бы это странно не звучало, но я очень рада, что со всем этим познакомилась, это крайне важный опыт. Если бы знакомство с темой проходило не на платформе музея, не было бы такой документальности, которую смог предоставить именно музей, благодаря которому родились такие мощные художественные образы.
Может ли ваш спектакль вызвать интерес к истории ГУЛАГа у рядового зрителя?
У меня недавно был как раз пример, на последний спектакль приходил мой друг. Ему очень понравилось, но потом он сказал, что, конечно, очень сглупил, что не приехал пораньше и перед спектаклем не сходил в сам музей, потому что это было бы намного богаче и шире по восприятию. Тем не менее, мне кажется, что в спектакль вложено достаточно много рефлексии, образов, и он интересен сам по себе, в отдельности от посещения музея.
Самая эмоциональная и запоминающаяся сцена в спектакле для вас, если такая есть?
Я очень люблю сцену с ведрами, которую мы сочинили с Таней. Она какая-то личная, про любовь и одиночество, потому что там одно ведро теряет второе, находит, греет его теплом, светом, человеческой любовью, но это все очень призрачно. И когда первое ведро умирает, второе тоже следует за ним, то ли, держа его в памяти, то ли, не справившись с горем, или наоборот, справившись и прожив потом долгую жизнь, все равно тоже умирает, а может быть, живет дальше, но оставляет образ в памяти, как хранитель истории. Эти ведра как пара людей: есть кто-то посильнее, а есть кто-то совсем маленький и беззащитный. Для меня еще какая-то мощная и выразительная сцена, когда уже под конец спектакля перед расстрелом бутылок летят перья, а актёр-перформер сгребает все предметы в кучу, волоча их через всю длину нашего игрового стола, потом мы засыпаем их землей, и это уже что-то такое масштабное и выразительное! Это, наверно, странно звучит, но это очень красивая сцена, очень страшная и очень трагичная. А за ней финал, где мы видим только призрачные тени героев спектакля на стене, которые угасают, и остается только темнота.
Вы оказались в одной номинацией с театром кукол. Насколько театр кукол и театр предмета похожи или различны?
Схожи они, наверное, тем, что главным действующим лицом является не актёр, это именно предмет. А дальше… в кукольном театре работают с довольно понятными антропоморфическими образами, а в театре предмета нет, как говорит наш режиссёр, «глазок и ротиков», а предмет сам несет в себе какую-то более сложную систему ассоциаций. Мне кажется, что театр предмета в этом смысле богаче для какого-то метафорно-образного восприятия и ближе к театру художника, чем к кукольному театру. В какой-то момент баночка становится человеком, а когда-то она становится целым пейзажем, городом, домом. Интересно, когда зритель видит в этой сцене что-то другое или видит через другой масштаб общечеловеческих историй, а кто-то в этой сцене увидит что-то свое на уровне городского масштаба.