Весь спектакль «Дракон» проходит практически в полной темноте. Из света – только налобные фонарики у актёров. Каково это – играть спектакль в таких условиях?
Это непросто, я вам так скажу. Дело ведь не только в темноте. У нас есть до сих пор ощущение, что мы все существуем в режиме срочного ввода.
Во-первых, тут надо отдать должное и Марату Гацалову, потому что он как-то очень аккуратно, тихо и лихо погрузил всех в эту авантюру. Это всё-таки авантюра, в хорошем смысле слова. Есть некая «надыстория», которую мы играем. И вот она, как мне кажется, дополняет ту атмосферу непонятности. Плюс ко всему, когда у тебя есть только фонарик, который светит точно вниз, на лицо, есть некий ареал света, и ты дальше не видишь ничего. И это битые колени, ударенные бока и так далее. Поэтому, когда возникает свет в конце спектакля, мы наконец-то нормально видим зрителя, а зритель видит нас, в этом есть какое-то, не побоюсь этого слова, откровение. Я не знаю, с чем это сравнить, честно. Этот антисветовой ход – он так соединяет партнёров, неимоверно. Мы понимаем, что кроме нашей связи нет больше ничего. И прерывать эту связь нельзя ни в коем случае, иначе погибнет всё. Такой сгусток ощущений, чувств, страхов и смешных моментов – всего навалом.
А что это за «надыстория»?
Это наша внутренняя история. Боюсь, я не вправе открывать все карты. Скажу только, что это история нашей личной потери, большой утраты. Она напрямую, кажется, к «Дракону» отношения не имеет. Что-то произошло, что нас разъединило, а потом, по прошествии времени мы собрались, чтобы в пустом тёмном зале сыграть для себя этот спектакль. И тут возникают какие-то еще параллели с чувством вины собственной, потому что театр закрыт. Что-то мы не понимали, а сейчас, играя этот спектакль, поняли бы. Это история сиюминутная, именно живая.
Она даёт какой-то дополнительный нерв, какую-то определенную остроту и, самое главное, она позволяет существовать в этом спектакле не прямолинейно. При всём том, что Шварц замечательный автор, чудесный драматург, великий человек, но пьеса-то «плакатная». И каких-то особых чеховских переливов чувств и «вторых планов» там нет. Она достаточно прямолинейная. И эта «надыстория» позволяет нам существовать несколько отстраненно. Там достаточно много стёба. Особенно в сцене признания в любви, в сцене боя, во многих сценах. Даже в назначениях на роли.
Она позволяет создать некую подушку безопасности, чтоб не уколоться об острые края прямолинейной пьесы. И потом, когда в финале вдруг происходит чудо и загорается неожиданно для всех на сцене свет, возникает какой-то еще дополнительный план. План человеческой ответственности за собственную деятельность, за себя.
Вы сейчас имеете в виду тот посыл, который вы, как создатели спектакля, стремились донести зрителю?
Да. При этом режиссёр немного вывернул эту историю. Ланцелот ведь у нас не спаситель. Он же наоборот, получается, дьявол во плоти. Он ещё похлеще, чем дракон. И поэтому ещё возникают дополнительные смыслы. Это непростая история при том, что она сейчас в городе очень хорошо воспринимается. Спектакль очень хорошо смотрят. И очень хорошо слушают. Ну, во-первых, замечательный текст, неожиданный ход. Вдруг этот текст зазвучал свежо и актуально. Особенно в нынешней нашей ситуации, ситуации пандемии. Всеобщего карантина, который уже продлили до 30 апреля.
Мы тут даже шутили внутри у себя, когда вся эта история началась карантинная. Меня один товарищ спрашивает: «А что делать-то будем?» Я ответил: « Мы посидим-посидим и поймем, про что мы «Дракона» играем». Мы хотя бы будем знать. К театру не пускают сейчас, он закрыт, мы все сидим по домам, общаемся со зрителем при помощи соцсетей и интернета и потихоньку пухнем от творческого безделья, но эта ситуация действительно становится понятна.
Наша внутренняя «надыстория» – зачем мы, сами себе зачем мы? На этот вопрос необходимо ответить любому театру, а тем более театру живому. Эта история, конечно, очень резкая, она более чем острая.
Всё-таки эта пьеса – про нас. Про нас сегодняшних, про нас всегдашних.
Я встречала мнение, что несмотря на то, что спектакль играют в большом зале, его можно назвать камерным. Любой театр прежде всего про атмосферу, поэтому так сложно воспринимать это искусство онлайн. Какой атмосферы стремились достичь вы в спектакле?
Ответ на этот вопрос лучше сформулировал бы режиссёр. Мы не пользовались такими формулировками.
По своей атмосфере спектакль действительно камерный, я бы даже сказал, он немножко сакральный. Не в смысле святости, а в смысле сокровенности разговора. Сокровенный разговор на площадь не выносят. Сокровенные разговоры – это максимум три человека.
Важен энергетический посыл. То, что в спектакле заложено – атмосфера тьмы, налобных фонариков, малого круга внимания, если по Станиславскому говорить. Дальше несколько кругов задают другой, цельный Большой малый круг, как ни тавтологично это звучит, это уже призыв к сокровенности. Это уже какой-то знак, что шутим-шутим, но, ребята, будет и серьёзно. Тема-то безумно серьёзная на самом деле.
По сути, главное средство выражения образа в спектакле – голос. А много внимания уделялось другим средствам выразительности: костюмам, движения и прочему?
Ту же пластику просто отрабатывали. Темнота, казалось бы, скроет всё, но она же и сдаст, это же темнота сценическая. Есть знаменитый закон – в массовке ты виднее всего. Как ты ни прячься, ты будешь виден. И пока ты сам с этим не столкнёшься, ты это не поймешь. Пластике уделяли просто колоссальное внимание, особенно в массовых сценах – всё должно быть чётко и по рисунку.
Костюмы же в принципе в течение всего спектакля, кроме финала, не видны. Поэтому то, что мы все в калошах и в юбках – это вызывало у нас массу вопросов. К художнику мы подходили, конкретного вразумительного ответа никто не получил. Но если странная ситуация, странная атмосфера, странный город, странный театр, странные люди, почему бы не быть такими? Это всё доставляло определённые неудобств, но и создавало новый способ существования. Это и чёткая речевая история – должна быть проработана феноменально речь, но при этом она должна быть абсолютно органична, плюс к этому стёбные моменты и при этом достаточно жёсткий ритм спектакля. Музыка Сергея Невского также очень сильно помогает.
Зал всегда разный. Когда-то приходится «перебарывать» зрителя, когда-то он сразу принимает правила игры и спектакль просто «летит».
Дай Бог, привезём, очень интересно, как его воспримет столица, насколько он получит здесь отклик. В Москве зритель как будто более открытый, он больше готов к таким выкрутасам.
В сознании зрителя неизбежно сравнение с образами фильма Марка Захарова «Убить Дракона». Расскажите, какой ваш Ланцелот?
Аналогия напрашивается, по-моему, прямая. Вы знаете, сейчас можно взять любого политика. Слегка оппозиционного, не только нашего, любого европейского. Это же птицы-говоруны. Они очень чётко чувствуют ситуацию, они моментально её считывают, моментально в неё встраиваются. Ланцелот – не спаситель, он умеет об этом говорить, он умеет подобрать слова, но он просто следующий. Вспомните фильм «Человек с бульвара Капуцинов». Вот там есть герой Андрея Миронова по фамилии Фёст, и в финале приезжает герой Альберта Филозова по фамилии Секонд, который вывернул всю жизнь там наизнанку. Так вот мой Ланцелот – это Секонд. Он именно следующий, он второй, который возьмёт то, что готово, вывернет и сделает так, как нужно ему. Потому что мы, народ, ко всему готовы. Мы не готовы только отстаивать собственное достоинство. У нас нет своего мнения. И Ланцелот это очень чётко понимает и это использует.
Когда Марат Гацалов сказал, что это дьявол во плоти, меня это заинтересовало. Тем более, если соединить с моей внешностью и психофизикой – такой невысокий, лысенький, в очочках, но как обманчива бывает внешность.
Все они в своё время были милыми ребятами, а потом, когда встали рядом с троном и заняли этот трон, куда всё девалось? Как говорили в советское время: «Дай человеку в руки портфель, и он изменится». У Ланцелота «портфель» уже заранее под мышкой спрятан. И у него цель не «спасти», а «взять». Именно поэтому он такой – в чём-то безликий, в чём-то деланно равнодушный. Мне кажется, этот товарищ из серии «вижу цель – не вижу препятствий», такой тихий танк.
Какой основной посыл ваш Ланцелот несёт зрителям?
Вы меня врасплох застали, я, честно скажу, об этом не думал. Но мне кажется очень важной в этой связи фраза Юлиуса Фучика: «Люди, будьте бдительны». Мне кажется так.
Я не скажу, что я прожил много, но мне всё же есть, что с чем сравнивать. И, надо сказать, я их насмотрелся. Поэтому, люди, будьте бдительны, будьте честны с самими собой – вот, мне кажется, основной посыл. Умейте смотреть, умейте видеть, откройте глаза.
Может быть, немного пафосно прозвучит, но как только любая актёрская формулировка облекается в слова, она что-то теряет. «Мысль изреченная есть ложь», Тютчев был прав. Поэтому актёрские формулировки делаются чаще на уровне ощущений. Я вот сейчас попытался облечь в слова – повредит ли это, поможет ли? Кто знает, какую службу сослужат эти формулировки?
Во всяком случае, то, что внутри меня сидит на спектакле – это «будьте бдительны».