Олег Рыбкин

"Мы, герои", Драматический театр им. А.С. Пушкина, Красноярск

В 1997 году пьеса «Мы, герои» была поставлена во Франции, лет 10 назад в Екатеринбургском ТЮЗе, а чуть позже в Таллинне. Вы смотрели эти спектакли?

Нет, конечно. Посмотреть французский спектакль я не имел возможности, а про екатеринбургский я только знаю, что его довольно рано сняли. В YouTube есть ролик, когда они играют в последний раз. Артисты там говорят, что им очень жаль, что он так рано уходит. Я так понимаю, не сильно екатеринбургская публика на него ходила.

Кстати, вы в одном из своих интервью говорили, что для вас очень важно, чтобы пьесы была созвучна не только вам, но и театру, актёрам. Как было в случае с пьесой Лагарса? Как вы подбирали актёров и знакомили их с текстом?

Непросто было их познакомить с текстом. У нас был сделан специальный перевод Наталией Санниковой. Она до этого как раз делала екатеринбургский перевод, но прошло какое-то время, и мы с ней созвонились. Она как раз работала над другим текстом Лагарса, более известным по фильму Ксавье Долана «Это всего лишь конец света». Видимо прошло время, мы вместе с Наталией подумали, что нужно сделать новый вариант перевода. И тот, который мы играем, был сделан специально для нас.

А как актёры вживались в текст?

Пьеса представляет собой сложную компиляцию из дневников Франца Кафки. Кто-то писал в одной диссертации по Лагарсу, что никто не посчитал, сколько же текста принадлежит Кафке и сколько Лагарсу. Я читал дневники, естественно, и это какая-то тонкая, умная компиляция из этих текстов Кафки, и при этом выстроена своя индивидуальная оригинальная история. Там такая сконструированная речь персонажей – это была наибольшая сложность для работы актёров. Странные бесконечные повторы, уточнения, и иногда кажется, что артист просто забыл текст и сам себя поправляет, но это не так – это такой текст. Мы с Наташей (Наталией Санниковой – прим.ред.) старались наиболее точно найти повторы, которые определяют речь персонажей, психологию их поведения. И вот это, наверное, было самое сложное, потому что пьесу мы полюбили сразу. Артисты сразу её называли Великой для себя, хотя, казалось бы, столь бессюжетное произведение трудно себе представить. Ведь на протяжении 3 часов 15 минут ничего не происходит, но его [Лагарса] не зря называют французским Чеховым.

Есть замечательное выражение: «Люди пьют чай, а в это время рушатся судьбы» – это как раз про эту пьесу. Но здесь еще и рушится мир, потому что война – событие, которое над ними довлеет. Они убирают от себя эти мысли, но как обычно… мы можем не говорить о «желтой обезьяне», но мы о ней думаем всё время. И в момент, когда мы смотрим спектакль, мы понимаем, что этих людей уже нет.

Эта история, как старая фотография, которая к финалу растворяется. В зале очень хорошо видно, как «последний кадр» уходит, и через полупрозрачный занавес происходит эффект растворения старой фотографии.  

Вы являетесь не только режиссёром спектакля «Мы, герои», но и автором музыкального оформления. Почему для всё-таки очень трагической пьесы вы выбрали резкую музыку Rammstein? Можно ли это расценивать, как крик души главных героев?

Можно. Что-то находил я, а что-то находили сами актёры для характеристики своих персонажей. Естественно, все знают переводы песен. Мы хотели даже издать книжечку с ними. С одной стороны, это зонги в брехтовском понимании, то есть они выражают чувства персонажей, которые они не могут выразить в прямом общении. Тогда возникает необходимость зонгов, которые поворачивают эту внутреннюю ситуацию персонажей.

Вы сразу понимали, как должен выглядеть ваш спектакль?

Про зонги я понимал сразу, это есть в партитуре. «Звучит музыка, музыкальная интермедия». Они хорошо продуманы, звучат в определенных местах. У нас четыре или пять артистов с профессиональным музыкальным образованием, это тоже было важно. Мы обладали большими возможностями в труппе. Всегда должно что-то совпасть, и вот здесь совпало многое.

В 2014 и в 2018 годах вы были членом жюри «Золотой Маски». Также вы неоднократно были номинированы на премию. Как этот опыт повлиял на вашу работу над спектаклем «Мы, герои»?

Восемь раз, будем точны, я был номинирован. Конечно, такой опыт влияет. Работа в жюри – это возможность увидеть лучшие российские спектакли сезона, по мнению экспертного совета. Жюри предлагают готовый вариант, а оно потом говорит: «Что же вы нам привезли? Почему мы должны это смотреть?» Такое бывает нечасто, но бывает. Это, конечно, хороший опыт, но тяжелый. Потому что всё-таки для театроведов смотреть спектакли – это одно, а для режиссёров смотреть чужие спектакли – это мука. Особенно спектакли по тем пьесам, которые когда-то сам ставил – это вообще беда. Но я шучу. Когда есть художественно убедительный результат, забываешь о своих вещах и погружаешься в мир другого художника. Здесь важно быть просто открытым и воспринимать то, что предложено художником.

Вы поставили более 60 спектаклей в разных городах России, в том числе в Москве и Санкт-Петербурге. Но именно о работе в Сибири, Вы отзывались как о «профессионально теплой». С чем это связано?

Понимаете, дело в том, что я начинал ставить в Сибири, начинал с очень сложной пьесы, не менее сложной, чем Лагарс. Это была пьеса немецкого очень известного драматурга Бото Штрауса «Время и комната». Это были времена Перестройки. В Москве мне не удалось поставить эту пьесу. Мы начинали свою работу еще в Современнике с Галиной Борисовной (Галиной Борисовной Волчек, художественный руководитель московского театра «Современник» – прим.ред), но не сложилось, артисты просто не понимали, что существуют такие тексты, в которых время течет в разном направлении. Мне удалось её поставить только в театре «Красный факел» (Новосибирский драматический театр – прим.ред.). С этого момента для меня Сибирь стала более теплой, театральной. Более того, тот спектакль получил какую-то премию новосибирского Союза театральных деятелей, его поддержала молодая журналистика. Я ставлю очень разную драматургию, включая, конечно, то, что я люблю, что любил мой учитель Петр Наумович Фоменко – русскую классику.

Вы поставили много спектаклей с Фагилёй Сельской, Александром Моховым тоже. Как складывается ваш рабочий процесс? Раз вы работали не раз, значит, вы довольны этой командой?

Да, конечно. Это профессионалы высоченного уровня. Потом, мы с Фагилёй друзья, так сложилось очень давно, еще с Новосибирска.

И поэтому мы понимаем много друг о друге и о том, чего хотим. Иногда, даже не называя вещи, я вижу, что Фая приносит эскизы, а там именно то, что должно быть. Мы доверяем друг другу. И, конечно, нельзя не упомянуть художника по свету Дмитрия Зименко (Митрича), лауреата Золотой маски за спектакль «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Это профессионал высочайшего уровня.

Опишите, пожалуйста, спектакль «Мы, герои» тремя словами так, чтобы зритель, не знавший об этой постановке ранее, захотел её посетить.

Ой, это очень сложно.

Фагиля Сельская, например, назвала «Любовь, нежность, жалость».

Да, да, наверное, да. Конечно, это эмоции, и она, как женщина, назвала правильные вещи. Если говорить, что же это такое, я бы сказал, что это стойкость, сопротивление и любовь.