О работе с Антоном Фёдоровым
Вы впервые работали с Антоном Фёдоровым. Расскажите об особенностях сотрудничества с этим режиссёром.
За мою актёрскую карьеру, хоть и недолгую — восемь лет, Антон стал первым режиссёром, которого я понимал с полуслова. В самом начале он заразил нас всех идеей спектакля, поэтому работа над «Ивановым детством» проходила в сотворчестве, с большой охотой и драйвом. За время репетиций никогда не возникало трудностей в общении и, что важно, в понимании друг друга, хотя материал очень сложный. Всё совпало: и тема, и то, как складывался репетиционный процесс. Это был удивительный, уникальный для меня опыт. И, конечно, я хотел бы поработать с Антоном ещё раз.
Об ориентирах в работе над ролью
Что вам помогало в создании образа Ивана? Вы изучали какие-то дополнительные материалы или же шли от себя и собственного эмоционального проживания этой темы?
Я опирался на свои ощущения. Мне всегда была интересна проблема отцов и детей. В нашем спектакле она занимает очень важное место. Линия моего героя как раз больше не про войну, а про одиночество ребёнка, вовремя неуслышанного и непонятого взрослыми.
Антон Фёдоров рассказал мне, что при работе над спектаклем он прежде всего опирался на эмоциональную связь с фильмом «Зеркало». Ориентировались ли вы на фильмы Андрея Тарковского?
Когда мы начали работать, Антон железно запретил мне смотреть «Иваново детство». Я видел этот фильм, будучи ребёнком, и старался стереть те впечатления из памяти. При этом Антон сказал, что по желанию я могу посмотреть «Зеркало», поскольку линия моего героя больше соприкасается именно с этим фильмом. Но мне бы это помешало, поэтому я посмотрел «Зеркало» уже после премьеры. И мне кажется, многое из того, каким в итоге получился образ моего Ивана в спектакле, совпало с содержанием картины Тарковского.
О партнёрстве
Ваш персонаж и кукла — две части одного целого, мальчика Ивана. Вы не взаимодействуете с куклой напрямую, но сосуществуете параллельно. Каким был процесс этого единения?
Это было архитрудно. Мы существуем с куклой не то чтобы параллельно, мы будто сливаемся с ней. И мне, и кукле нужно ловить каждый вздох, каждую эмоцию друг у друга: то я подаю реплику, а кукла должна её отыграть, то наоборот. И я говорю о кукле как о живом человеке, потому что она, действительно, полноправный партнёр, полноценный артист. Сложность ещё в том, что я практически не вижу её. И всё это потребовало долгих репетиций, тщательной и внимательной проработки технических моментов. В этом мне очень помогла моя супруга, Анна Деркач, она актриса театра кукол, и она же стала режиссёром по кукловождению в нашем спектакле. Аня подсказывала мне, объясняла принципы и механизмы работы с куклой. И я лишний раз убедился, какой это тяжёлый труд и особое искусство — быть актёром театра кукол.
На протяжении всего спектакля вы непрерывно ведете самостоятельную линию своего персонажа, сидя за столом спиной к происходящему на сцене. Каково это: играть роль, не видя партнёров, взаимодействовать с ними только вербально?
Это очень важный для меня опыт. Сначала я боялся, но сейчас понимаю, что отсутствие зрительного контакта даёт порой намного больше. Спиной я начинаю чувствовать партнёра гораздо лучше и тоньше, нежели когда у меня «развязаны руки» и я могу смотреть собеседнику в глаза, видеть его реакцию.
Вы изначально репетировали в такой мизансцене?
Да, мы начали всё разводить мизансценически, когда я уже сел за свой стол. Думаю, если бы мы делали иначе, было бы сложно потом перестраиваться.
Не было ли при этом опасности уйти в себя?
Опасности не было. Ведь чтобы чувствовать спиной всё происходящее на сцене, я не имею права выключиться даже на долю секунды. Если вдруг я позволю это себе — случится крах. Мне необходимо быть в полном погружении в пространство спектакля и держать прочную связь со своими партнёрами.
Стол, за которым вы сидите, находится словно в ином измерении. Вы что-то рисуете, рассматриваете фотографии, перебираете фигурки. Расскажите об этом месте. Самостоятельно ли вы искали эти приёмы?
Этот стол — некий микромир, который дополняет и раскрывает образ моего Ивана. На нём солдатики, лодочки, лебеди, фотографии, книги, зеркало, в какой-то момент появляется ведро с водой — некий колодец. Сама идея этого стола, конечно, принадлежит Антону. А все эти предметы, приёмы придумывались в процессе репетиций. Я не приносил все эти задумки с собой, пробовал в процессе репетиций.
Самое интересное, что каждый реквизит настолько продуман, настолько точен в своём значении, что вычеркни одну деталь — сразу пропадёт нечто важное. Я с таким ещё не сталкивался. Часто бывает, что премьерный спектакль и то, что от него остаётся через, например, три года, могут кардинально отличаться. Что-то теряется, уходит, стареет и ломается реквизит, но мы продолжаем играть. С «Ивановым детством» так не получится. Если хоть что-то пропадёт, — спектакль просто рухнет, поэтому вся команда строго следит за этим.
Изменилось ли что-то в вашей интерпретации или в вашем восприятии спектакля с момента премьеры?
Играя «Иваново детство» сейчас, я испытываю те же чувства, что и на премьере. Выходя на сцену, я каждый раз начинаю заново, проживаю эту историю словно впервые. И с тем же трепетом высказываю зрителю всё, что хочу донести посредством своей роли.
Об уроках
В одном из интервью вы признались, что роль Ивана стала самой сложной в карьере на данном этапе. Чему она вас научила?
Самое главное, чему меня научил спектакль «Иваново детство» — осознанию ценности диалога между людьми. Не пластика, не музыка, не другие сколько-нибудь изощрённые методы, а тихий, доверительный разговор воздействует гораздо лучше на зрителя. И я чувствую это по реакции зала.