Николай Фоменко

«Занос», Театр «Практика» и Мастерская Дмитрия Брусникина, Москва

Зритель нередко видит вас в амплуа бизнесмена или воротилы, как, например, в сериале «Беспринципные». Чем ваш персонаж Михаил из спектакля «Занос» Юрия Квятковского отличается от такого привычного большинству образа бизнесмена?

В последнее время коммерческое кино, даже на онлайн-платформах, не выходит на качественный уровень. В силу обстоятельств мы должны опускаться до зрителя, в плохом смысле слова. Когда Юрий Квятковский, мой любимый режиссёр, учился у Романа Ефимовича Козака, и я когда учился в институте, нам озвучивали простую истину, которую знают все актёры: «Не надо опускаться, надо поднимать зрителя до себя». Это единственно верный путь, тогда есть возможность донести свои мысли через творчество и быть понятым зрителем. 

«Занос» – это произведение любимого мною писателя Владимира Сорокина. В спектакле Квятковский с поразительной точностью выстраивает многоплановое и многособытийное существование актёров внутри предлагаемых обстоятельств. Он раскладывает все внутренние перипетии персонажей. Михаил неслучайно достиг своего богатства. Это была некая коррупционная схема, над которой мы бесконечно иронизируем в спектакле: начиная с хоккейного матча и заканчивая золотой шайбой. Он не примитивный таможенный деятель, как,  например, мой генерал в сериале «Беспринципные», который просто стоит на рубильнике и получает деньги, перекладывая из одного кармана в другой. Очевидно, ряд внешних обстоятельств – финансы и образование – обозначают Михаила как бизнесмена совершенно другого уровня. Он скорее некий «Абрамович», а не формальный чиновник. В подобных людях есть остатки человеческого. Но они прекрасно понимают, что им приходится опускаться ниже своего уровня в ситуациях заключения выгодных бюджетных сделок; иметь большое количество контактов с людьми необразованными и очень примитивно глядящими на эту жизнь. С теми, кто не воспринимает Шекспира и Пушкина. 

У Квятковского всегда огромное количество смыслов, и я надеюсь, что мы их доносим до зрителя. 

Не мешает ли сосредоточиться тот факт, что вы не знаете, слушает сейчас зритель вас или он слышит чью-то другую речь в наушниках?

В этом и прелесть актёрской работы в театре – максимально документированное существование в образе, углубление в предлагаемые обстоятельства. Просто показывать что-то зрителю – пройденный студенческий этап, мне это не интересно. У Михаила, например, в подкорке постоянно собирается вся история: сон, который не дает ему покоя, ощущение падения, как в самолете. Одновременно с этим он вынужден принимать решения по спасению. Все неоднозначно – даже то, что он начинает выпивать. Он не пытается залить свои проблемы водкой. Он везде на полноги, как настоящий русский человек. Как у Врубеля – «Демон летящий», «Демон сидящий» – все время мятущийся дух. В этом есть документальный интерес. Неважно, слышит ли меня зритель. В театре «Практика» в этом и есть прелесть – в поиске себя, в публичном одиночестве. То, чему нас учили в профессии. В этом мой интерес и моя признательность Юре за то, что он меня позвал. Он мне очень созвучен – тонкий, ироничный и глубокий. Воплощение Романа Козака, и для меня это прямо счастье.

Как вы для себя внутренне определяете жанр спектакля? Это фантасмагория, сон, галлюцинация или реальная жизнь, в которой возможно абсолютно всё?

Мне хочется говорить о реальной жизни. Реальный сон, реальный завтрак, который заканчивается катастрофой, переходящий в обед. Достаточно представить, что ночью в дом к семье врывается банда – при такой степени нервного напряжения ты уже не очень понимаешь, что происходит. Остаются вспышки воспоминаний, но ты не можешь точно вспомнить, как все было. Психофизика отказывает, ставит защитные барьеры, чтобы не перегореть. 

Для актёра существование абсолютно достоверно, мне кажется. В таких работах только середина является документальной, а начало и финал – чистая фантасмагория. Кстати, если порасспрашивать, как происходили аресты в сталинские времена, люди расскажут какие-то невероятно абсурдные истории, потому что это шок, а шок всегда влияет на восприятие и создает фантасмагорию. Поэтому для меня этот спектакль – абсолютно документальная история. 

Если перенести разговор в жизненную, а не театральную плоскость, то, на ваш взгляд, люди, которых внутреннее занесло, условно говоря, те самые чиновники – у них есть шанс выйти из этого «заноса»? Или это конечная точка? 

Нет, конечно, никаких шансов у них нет. Для того чтобы вырулить из этого «заноса», им необходимо было бы родиться в другой среде. Мой жизненный опыт говорит о том, что воспитание занимает малую часть в системном устройстве человека. Я за «генетику – продажную девку империализма». Человек хороший – у него в крови «человек хороший». Убийца знает, что он делает нехорошие вещи, это тоже в крови. 30-40 лет назад, когда все росли на базе определенных ценностей, человека можно было задеть за живое примером. Можно было театром всколыхнуть – морально нечистоплотный человек начинал чувствовать внутреннюю неловкость. Затем она, конечно, снова засыпала. А сегодня мы не способны посмотреть на спектакль как в зеркало. Поэтому театр сегодня не носит воспитательного характера. Искусство должно не воспитывать, а побуждать к размышлению. Но некоторые к этому не способны, потому что существуют в узкой парадигме собственного окружения. Например, попытка сыграть Малера посреди казармы будет бессмысленна. 

Но в Михаиле есть некая интеллигентность – в этом есть прелесть, такого человека интересно играть.

На ваш взгляд, имеет ли художник – режиссёр, драматург или актёр – право высказываться в творчестве на какие-то остросоциальные темы? Или лучше держаться от этого подальше? 

Мне не кажется, что творчество должно быть завязано на временных рамках и существовать в сиюсекундности. У нас напрочь отсутствует юмор в стране, есть только сатира, мы привыкли к этому с советских времен. А если мы будем говорить о Шекспире, то обратим внимание, почему его ставят без конца – там нет никаких временных социальных аспектов. У нас любая история: в творчестве, в спектакле, в кино – обязательно завязана на вечные ценности. Например, сюжет сериала: люди любили друг друга, потом стали ненавидеть, потому что взяли ипотеку и не смогли справиться. Возникает вопрос: если бы они брали ипотеку в Германии, где гораздо лучше условия, у них бы не случился этот конфликт, который мы восемь серий наблюдаем? У Шекспира происходит разговор о вечном, а ненависть возникает от свойств человеческого характера. Мне кажется, остросоциальные истории в искусстве принижают творчество. Зачем рассматривать действия сегодняшнего руководства, если они абсолютно не меняются уже лет триста? Мне хочется разговаривать о большом, а не сиюсекундно брызгать на зрителя из пульверизатора. Поэтому, когда Юра Квятковский разбирает материал, он через сегодняшнюю историю двигается к вечным вещам – очень хорошее, удивительное качество.