Серебренников дал вам полный карт-бланш на сочинение интермедии, с которой вы выходите в спектакле – это правда?
В действительности у меня была задача – десять минут плюс находиться в зрительном зале, исполняя на разных языках песню «Bisogna morire». Так же в песне три раза я мог произнести мини-манифест лично от себя. Это была моя задача. Ещё было две маски для музыкантов. Всё остальное – историю с фокусами, с тем, что происходит – я сам придумывал и очень многое решал в последние дни.
Декорации для «Барокко» собиралась из разных спектаклей, а костюмы шили отдельно именно для постановки. Если ваш номер собрали незадолго до спектакля, пришлось что-то придумывать для шута?
Эта история была запланирована. Это не так было, что мы за два дня до премьеры вдруг решили этот номер делать. Но что именно я буду делать, я сам придумывал, и что буду говорить, в том числе.
Я не совсем поняла, что-то стало рычагом для того, чтоб найти это решение относительно интермедии – то, как это должно происходить?
Рычагом стало то, что я начал анализировать, думать о том, что у нас есть определенная задача – тема огня, история озорного отношения к смерти. Я начал думать, с чем это созвучно, я понимал, что это созвучно с фокусами на острие, с глотанием ножей, с огнем, с которым я играю в том числе и так далее.
Вы где-то в интервью говорили, что у вас персонаж, который переживает цепь кармических перерождений – сначала электрик умирает, потом студент появляется, в итоге, в образе шута. То есть он так трансформируется, и в итоге доходит до какой-то манифестации. Это довольно забавно.
На самом деле это внутренняя работа. Для того, чтобы не играть отдельные куски, я пытаюсь понять, что является единой связующей нитью для этой сущности. Я придумал, что это история перерождения одной и той же души, просто в разных телах. Как-то так примерно.
Подготовка к спектаклю в условиях того, что режиссёр находится под домашним арестом – это непростой и нелегкий опыт. Пришлось ли чему-то учиться в рамках такой нестандартной работы?
Конечно. Меня всё сподвигало к тому, чтобы я сам всё сделал. Учиться ещё больше доверять друг другу, довольствоваться замечаниями режиссёра, которые приходит по запискам, через адвоката. Плюс ко всему самостоятельно работать. У нас был Женя Кулагин, который вживую все это делал.
Сомнения какие-то возникали, «что-то я делаю не так»?
Конечно. Буквально про сцену, которую мы говорили, я её последние два-три дня дорабатывал буквально в промежутках между основными репетициями.
Есть что-то, что вам больше всего нравится во всех этих трех ролях в «Барокко»?
Чуть-чуть больше, чем три, ещё есть история матери и сына, ещё общие сцены и Энди Уорхолы. Больше всего во всех ролях, возможно, непрекращающийся апарт.
Что для вас отличает именно эту работу в этом спектакле от других?
Личное высказывание. В этой работе конкретно я говорю своими словами и доношу свою позицию до зрителя.
Это очень ценная возможность.
Да, конечно.
Случилось ли, что реакция зрителя, с которым вы сталкиваетесь, вас шокировала? Что он внезапно делает что-то, что вы не ожидали.
Да, пару раз было. Обычно никаких проблем не возникает в моменты, когда со зрителем взаимодействую. Но пару раз были неудобные моменты: когда я к зрителю должен был сесть на коленки, а он вытянул руку и жёстко меня не подпускал. Но я был очень упрям, у меня было ощущение, что секунда и удар будет, это было настолько жёстко, но как-то удалось обыграть. Ещё момент был из другого спектакля «Кому на Руси жить хорошо?». В момент, когда мы работаем со зрителем, переодеты в бомжей, бабушка такая милая говорит: «А на коленках можешь?» Я как раз ходил по зрительским рядам, пополз на коленях и целую всем ноги, и мне прям прилетело ботинком в лицо. Я думаю, что это не специально было, что, скорее всего, зрительница не ожидала и инстинктивно подняла ногу. Это были такие жёсткие моменты. Я много чего делал: забирал телефон у одного человека, у другого сумку, телефон клал в сумку, потом у меня другой артист, Женя Сангаджиев, украл эту сумку и отдал это всё Юлию Гусману.
Забавно. Последний вопрос. Вашей дочери, вы часто её упоминаете в интервью, ей недавно исполнилось три. Бывает ли такое, что вы какие-то актерские приёмы у неё подглядываете? Наблюдаете за ней и думаете: «О, вот это интересно было бы использовать где-то в работе».
Это непроизвольно всё происходит. Нет такого, что «о, а как это делать? Надо разработать этот жест». Нет, все происходит на уровне интуиции всегда. Вполне возможно, что мы друг другом вдохновляемся, и в какой-то момент у меня что-то всплывает, но не так, что «картотека поведения людей, работа с лицом, София, разработанный жест верхней губой». А чисто на интуитивном уровне.
Спасибо вам большое, Никита.