О разных городах и артистическом опыте
Прошёл конкурсный показ «Свадьбы Фигаро» в МАМТ. Чувствуете ли вы разницу между исполнением в Воронеже и в Москве? Ведь и акустика отличается, и публика совершенно другая… Наверняка это влияет на ощущения.
Конечно. Вы же понимаете, что дом — это дом, к нему привыкаешь и чувствуешь себя по-другому. В Воронеже мы в гостях, там публика другая. В Москве публика более слушающая, более знающая и подготовленная. Это заметили даже солисты воронежского театра. Один из них ко мне подошёл и говорит: «Так страшно». Нас кое-что удивляло в Воронеже. Когда же воронежские солисты приехали в Москву — их кое-что напугало. В Воронеже люди во время просмотра спектакля могут очень ярко и громко делиться своими впечатлениями, могут вставать и ходить, могут разговаривать по телефону… Ребятам из Воронежа было страшно в Москве, они говорили: «Нас тут так внимательно слушают, ощущение, что ты один. Здесь всегда так тихо сидят?». Даже при пандемической ситуации был полный партер, а это очень волнующе для воронежского артиста. А мы, наоборот, были дома. Здесь, конечно, разная глубина сцены, какие-то свои акустические привычки. Ты знаешь, под каким углом и с каким посылом петь на этой сцене. Мне было здесь хорошо и комфортно. Волнение было только по одному поводу. Друзья, коллеги, все те зрители, которые не могли выехать в Воронеж — все были в этот вечер с нами. Давно мы не собирались так много и так «тесно».
Вы не первый раз сотрудничаете и с Михаилом Бычковым, и с Феликсом Коробовым. Вы вместе работали над оперой «Вертер» [МАМТ, дебют Бычкова в опере — прим. ред.]. Можете отметить какие-то кардинальные отличия в работе между этими двумя операми или наоборот — сходства, какие-то особенности в работе?
«Вертер» был в 2009 году, у меня была роль второго плана [Софи — прим. ред.]. Я играла девочку двенадцати лет. Партия не подходила для моего голоса, это было отдельным испытанием. Михаил Владимирович хотел лёгкость, чтобы это было воздушно, ярко, может быть, местами шаловливо. Тогда я была достаточно юной солисткой. А неопытный артист — менее смелый, менее идущий на всё. Я тогда не стояла «палочкой», но всё равно, если бы взялась за эту роль сейчас — это было бы совсем по-другому.
В графине же нужна была статичность, а меня несло по-полной. Михаил Владимирович говорил: «Наташа, успокойтесь!», «Наташа, вы очень темпераментны». В «Вертере» было «Наташа, поддай газку!», а здесь наоборот. А учитывая то, что Михаил Владимирович делал «Свадьбу» больше как трагедию, чем как комедию… Я не могла это легко принять. Мне стыдно, и я прошу перед режиссёром прощения, но я так и не приняла это состояние. Не могла сдержаться в некоторых местах.
Мне кажется, трудность ещё и в том, что эта опера располагает к витальности. И музыка, и текст. Певцы же понимают, что происходит в музыке, в номерах. Они делают то, о чём в данный момент поют. Ты чувствуешь это, появляются живые эмоции. Это не из-за того, что «вот, захотелось артистке попрыгать»…
Если говорить о Феликсе — с ним мы уже 15 лет «рука об руку» [Наталья — солистка МАМТ, где Коробов работает главным дирижёром — прим. ред.]. К счастью, у нас уже накопились свои интересные «штуки» за время работы. Есть приёмы, которые он придумывает, а я могу воплотить. Они работают на зрителя, зритель их отмечает, и это очень здорово. У нас получилось много хороших моментов, за которые не то, что не стыдно, а берёт гордость, что мы можем так сделать.
Партия в год и дружба между артистами
Опера была поставлена за три месяца, это маленький срок, тем более для Моцарта. Как работалось в таком «турбо» режиме? Как не утонуть в необъятном количестве работы? Может была система приоритетов?
Мы на днях вместе с Феликсом Павловичем и воронежскими солистами были на интервью у Андрея Максимова. Там Феликс сказал: «Если ты хочешь петь одну партию в год, то за всю свою карьеру ты споёшь партий двенадцать». Ну, вы понимаете, о чём я. Выучить и поставить роль за три месяца — задание из серии «если ты хочешь работать, ты должен крутиться, ты должен учить, ты должен уметь собраться».
Дело было так. Мы узнали, что будем работать над «Свадьбой». Первым делом купили ноты. Для всех это был новый материал, кроме, кажется, Артёма Борисенко [Бартоло; действительно ранее исполнял партию — прим. ред.]. Все остальные судорожно разбирались — партии большие, много речитативов. Я учила в Москве, ребята учили у себя в Воронеже. Когда мы приехали на место, начали со спевок. Также начали накручивать «на привычку» речитативы, потому что они же должны быть просто разговором, а не «пять нот на одной высоте, а одна нотка на другой». Это разговор, чтобы мы понимали, о чём поём, чтобы мы отвечали друг другу, чтобы было живо и не скучно. По своему опыту не только как артиста, но и как зрителя могу сказать, что нет ничего скучнее, чем медленные провальные речитативы у Моцарта. Звучит одна гармония, и чем это медленнее… Можно закончить спектакль на первом же речитативе.
Мы доучивали партии параллельно со сценическими репетициями и со спевками. Слава Богу, Михаил Владимирович подошёл к этому с пониманием. Мы честно ему сказали, что изучаем партии подряд, по ходу сюжета. Когда мы приехали — первое действие знали все. Следующие акты осваивали параллельно с репетициями.
Из-за того, что мы все были сплочены и дружны, мы друг друга поддерживали: и подсказывали, и помогали, например, с итальянским языком.
К счастью, во время репетиций Михаил Владимирович в тех местах, где мы поём, не требовал сразу выполнения режиссёрских сверхзадач. Нас сперва не отвлекали реквизитом или какими-то сложными…
Акробатическим нюансами?
Да. На первых порах мы просто были отданы «прочтению текста в голове». Когда вместе работаешь, горишь делом, заинтересован выпуском, хочешь сделать красивый спектакль — все стараются. И эти старания окупаются душевной зрительской любовью. Нас очень хорошо принимали на Платоновском фестивале, во время которого был один из первых показов. Видимо наш огонь, рвение и всеобщее счастье от того, что мы делаем всё это вместе, смогло обратить на себя внимание.
О себе в героинях
Вы очень подробно рассказываете и рассуждаете, это очень интересно слушать. Не могу не попросить вас не порассуждать о вашей героине. Какая она?
Чёткой задачи от режиссёра «как я должна изменить свою героиню относительно ситуации, в которой она находится» я не получила. Но сама понимала, где нахожусь. Я же вижу тюки, мешки, военную форму… Мне было легко, потому что эпоха кринолинов и белого парика была от меня далека — не надо держать себя в рамках физической скованности, статичности, «голубокровости», исключительно внешней. Мы же понимаем, что война есть война. В этот момент никто не будет думать — графиня ты или кухарка. Человек будет делать любую работу — спасать людей или забивать окна. Я себе это так представляю. Я думаю, что графиня во время войны не лежала на подушках, раздавая распоряжения, поэтому пластика была больше «моей».
Получается, в этот образ вы привнесли себя?
По пластике это была я — моя эмоция рождала моё движение. Роль начинается с того, что моя героиня несколько раз подходит к бокалу с вином… Я понимала, какой в этот момент должен присутствовать оттенок в пластике. Но моя эмоция, например, в конфликте с графом, может родить пластику, близкую нашему времени, близкую именно артистке Петрожицкой. Я очень внимательно к этому отношусь во всех ролях, ведь театр сейчас настолько осовременен. Мы так редко играем костюмные спектакли, что всегда видно, что выходит артистка. Ты видишь Наташу Петрожицкую.
Я могу играть девочек, одинаковых по возрасту, но они могут быть совершенно разными изнутри. Это нужно показывать пластикой. Чтобы зритель отличил Татьяну Ларину от Наташи Ростовой. У одной глаза будут в пол, а у другой направлены исключительно в небо. Одна читает и много думает, а когда ты много читаешь, твой взор всё равно направлен в себя. А другая убеждена, что её не могут не любить, потому что она любит весь мир. Настасья Филипповна — отдельное большое пятнище на моей душе. Буквально вся в пятнах была, пока её делала (смеётся). Графиня, конечно, ходит с высоко поднятой головой. Она только перед графом может опустить глаз вниз и сжаться под действием его мощи и темперамента. Но, в принципе, она очень своевольная дама.
Музыка, которую хочется исполнить
В оперном репертуаре вы поёте и Моцарта, и Верди, и Сати… Если смотреть на концертный репертуар — это Чайковский, Рахманинов. Можно ли сказать, что для концертной деятельности для вас в приоритете русская музыка?
В приоритете музыка, которую хочется спеть. В последнее время это современная музыка. Последний сольный концерт — Десятников, Таривердиев, Гаврилов, Александр Чайковский… Это то, что мне интересно на данный момент. Да я записала и Чайковского, и Рахманинова. Мы с моим партнёром, Дмитрием Зуевым [также солист МАМТ — прим. ред.], закончили МГК имени Петра Ильича [московская — прим. ред.]. Чайковский наше всё. Вечнее и современнее Петра Ильича может быть только Рахманинов (смеётся). А так мы поём и французскую музыку, пытаемся соприкоснуться с немецкой, иногда поём джаз. Мы пытаемся охватить всё то, что можем охватить качественно. Успеть всё сразу невозможно, но чем больше мы познаём — тем больше учимся. Чем больше учимся — тем дольше наш вокальный век, наша молодость как исполнителей. Мусоргский, Свиридов, Баневич… Поётся всё. Хочется подойти и к немецкой музыке, это такая мечта — победить себя. Это надо. Сложная работа, интересная. Если мы работаем, значит, мы становимся лучше, интереснее.
Расскажите немного о ваших партнёрах на сцене.
Я очень плотно работаю с пианистами Алексеем Гориболем и Павлом Коноваловым — с ним учу программы. Есть близкий круг партнёров-друзей, которые уже родные, с которыми ты разговариваешь на одном языке. Это то, с чего мы начали — мы и с Феликсом знаем, что друг от друга ждать, что можно интересного сделать. Это костяк, с которым всегда есть далеко идущие планы, а вместе с ними и смелость браться за то, что может показаться невозможным. Хочется познавать и не скучать, ведь это самое страшное, что может произойти.
Почему опера должна быть поставлена именно сейчас?
Потому, что Моцарт гений. Потому, что Моцарт современен. Потому, что Моцарт понятен и интересен. Потому что, когда в афише фигурирует имя Вольфганг Амадей Моцарт, это значит, что люди придут и получат некую эмоцию, познают что-то новое и, может, вспомнят что-то случайно забытое старое.