О работе над постановкой и главной сложности
Как началась работа над таким нешаблонным проектом?
«Катарина» колоссально отличается от привычных спектаклей. Сейчас показывают больше неоклассических постановок. Здесь же нужно было окунуться в абсолютно другое время и пространство. Хотя я до последнего не верил, что буду танцевать какую-то из ведущих партий в «Катарине». Изначально меня выписали в состав двойки друзей Дьяволино — думал, её и исполню, этот танцевальный текст репетировал. И хоть Сергей Рудольфович [Бобров — прим. ред.] постоянно говорил: «Что ты ходишь на эти репетиции, не будешь ты двойку танцевать», я кивал: «Да-да, не буду», и всё равно ходил. А потом меня просто поставили перед фактом и стали выписывать на репетиции ведущих партий одновременно с двойкой, чтобы я на них не ходил. И я начал перестраиваться, хотя тяжело было поверить, что действительно станцую хотя бы одну из этих партий. До самого выхода было ощущение, что меня сейчас снимут. Но получилось, что всё-таки станцевал, ещё и в основном составе.
Какими были ваши задачи в этом спектакле?
Как и всегда: прожить своего персонажа на сцене. Самое главное — передать образ, и мне хочется верить, что каждый артист перед собой ставит такую задачу. Помимо этого, естественно, чистейшее исполнение своих партий на сцене. И, конечно, максимальная передача атмосферы того времени — хоть и перестраивать себя, углубляться в ту культуру, то настроение, те жесты мне как современному человеку невероятно тяжело. Необходимо ходить и даже дышать с другой манерой, жить с другим внутренним ощущением. Но самое сложное — по-настоящему влюбиться в Катарину. В актёрском мастерстве есть фишка, как лучше всего найти на сцене какую-нибудь булавочку: начать действительно её искать. Не делать вид, что она тебе нужна, а осознавать конкретную внутреннюю цель этих поисков — самый правильный способ пережить момент, но и самый сложный. Труднее этого только влюбиться по-настоящему на сцене. Но выходя туда, ты становишься её частью. Уже не задумываешься: «Я — Матвей Никишаев, и должен сделать это и вон то». Во время спектакля я — забравшийся в горы Сальватор Роза, художник, которого непреодолимо тянет к разбойнице.
О художнике и разбойнике
В «Катарине» вы исполняете две роли. Получается ли не смешивать их между собой?
Сальватор Роза и Дьяволино — антиподы. Единственное, что их объединяет — невероятная любовь к Катарине и готовность ради этого преступить закон. Да-да, художник тоже вполне был на такое способен! Ещё перед премьерой я нашёл оригинальное либретто последней редакции в Ленинской библиотеке. Там говорилось, что спасать Катарину пришёл не только Дьяволино, но и Сальватор Роза — он появился в тюрьме как священник. То есть получается, что художник, буквально как Челентано в «Блефе», раздел духовное лицо, пробрался в тюрьму мимо всей стражи и прибыл в полной готовности вызволять Катарину.
Надо было ярко показать чёткое отличие двух характеров, но почти одинаковую любовь к Катарине — по сути, разница только в том, что у одного из них безответная.
Но, в принципе, и Сальватор-то ни чёрта не нежный, хотя и художник. Он мужчина, настоящий мужчина, готовый постоять за свою любовь не хуже Спартака, только с более нежными руками и сладким выражением лица. А вообще-то «мечтательный художник» в одиночку забрался в горы, наткнулся на лагерь разбойников, ни капли не испугался, когда его схватили и оставили в плену. Настолько не испугался, что успел влюбиться в генерального директора этой бандитской шайки — Катарину, и дал достойный отпор заместителю — Дьяволино.
Но, если честно, ближе и роднее мне всегда был как раз Дьяволино: он многограннее и даже более романтичный, как по мне. Для себя я его интерпретировал как «экстраверта на публику». Снаружи он азартный и боевой, а внутри добрый, нежный, кроткий.
В итоге, как мне кажется, без лёгкого смешения ролей всё-таки не обошлось: думаю, это было следствием того, что нам с Марчелло [Марчелло Пелиццони, ведущий солист — прим. ред.] приходилось репетировать две роли одновременно. Мы даже шутя назвали наш состав «Матвелло», потому что приходили на репетицию и каждый раз спрашивали: «Ты кто сегодня?». В итоге мой Сальватор получился не до конца нежным, а в Дьяволино же добавились как раз мечтательность и нерешительность — не в бою, а в любви. Но, конечно, всегда есть куда копать, ведь каждый образ — это настоящая бесконечность.
Получилось ли в итоге полноценно перенести на сцену Сальватора Розу?
На самом деле это намного труднее, чем в случае с тем же Дьяволино. Сальватор очень мало участвует в мизансценах, которые раскрывают его как личность. В спектакле он больше проявляется именно по отношению к Катарине. То есть мы наблюдаем не столько за тем, как развивается его индивидуальность, а смотрим, как разгораются чувства к Катарине. Мне кажется, в первоначальной постановке не ставилось как таковой задачи полного раскрытия Сальватора. Жюль Перро [балетмейстер, автор балета «Катарина, или Дочь разбойника» — прим. ред.] делал упор и акцент на Катарину и Дьяволино, которого исполнял сам. Поэтому, мне кажется, работать над Сальватором тяжелее. Он изначально менее интересен для зрителя, так как тяжело его преподнести во всех гранях. Да и возможностей для этого не так много — всё развивается в предлагаемых обстоятельствах, в которых ты, даже если захочешь, всё равно не выйдешь за определённые рамки.
О разных финалах балета
Все финалы [в постановке по очереди играют три исторические концовки — прим. ред.] кажутся вам равнозначными, или есть внутренняя градация?
Если честно, в случае с Сальватором даже не могу сказать. Все словно неестественные в той или иной степени. Например, для меня так и осталось непонятным, почему во втором финале [драматический, в котором Дьяволино погибает от рук Сальватора Розы — прим. ред.] после смерти Дьяволино он не стремится утешить Катарину, отгоревать вместе с ней, а счастливо мчится обниматься. Я на месте Катарины тоже отказал бы после такого. В третьем финале [счастливый, в котором Катерина и Сальватор Роза венчаются, но перед этим он готов принять смерть от Дьяволино — прим. ред.] он совершает слишком эгоистичный поступок. Мгновение назад был готов защищаться, и, возможно, даже убить, а потом вдруг решает пожертвовать собой и отказывается драться, даже нож отбрасывает. А ведь на кону стоит жизнь, он достаточно умён, чтобы это понимать. Лично для меня такое поведение было и остаётся нелогичным, будто какой-то сбой в системе. В итоге первый финал [трагический, в котором Катарина погибает от удара Дьяволино, защищая Сальватора Розу — прим. ред.] мне кажется для Сальватора самым гармоничным, потому что там всё остаётся в рамках предлагаемых обстоятельств.
А вот если я танцую Дьяволино, первый финал для меня слишком неестественный. Он не посмел бы ослушаться свою главную во всех смыслах женщину, и уж тем более её убить — даже по абсолютной случайности. Самым лучшим здесь кажется второй финал. Конечно, очень обидно и горько, что Дьяволино погибает, но он успевает сказать Катарине: «Я тебя люблю и умираю с мыслями о тебе» — это отчётливое завершение его персонажа. Он посвятил ей жизнь, и даже перед лицом смерти ни капли не жалеет о том, что любил её.