Марсель: На нём проходят наши практики, мы занимаемся, танцуем. Идея особенно обострилась в ковидные времена. Всегда было желание поработать, потанцевать под живую музыку, а ведь о музыке тоже можно думать как об узоре. Если мы рисуем в пространстве телом, то музыкант рисует звуком с помощью инструментов и голоса. Мы подумали, что это хорошее переплетение образов, но решили не ограничиваться конкретными идеями. Это дало возможность поимпровизировать с музыкантами и понаблюдать за собой.

В начале пути мы сразу оговорили, что все хотим быть соавторами. Так родилось размышление о жизни, как строится диалог между людьми, как далеко мы можем зайти, как можем к себе вернуться.

То есть эта работа не стала ответом или реакцией на внешние события?

Мария: Мне кажется, внешнее всегда влияет на внутреннее, как бы мы ни хотели. Даже если ты просто хочешь кофе попить, важно, кто варит кофе, какое у тебя настроение, какие люди рядом… Всё взаимосвязано и определяет вкус кофе, и так во всём.

Марсель: Думаю, всё-таки реакция была. Мы предприняли попытку отказаться от основной идеи, потому что вокруг уже чересчур много информации. Наверно, у многих было ощущение, что раньше это уже делали. И раз всё уже сказано, то тогда зачем ещё раз говорить? Мы решили просто дать телу побыть в ограниченных условиях, которые сами придумали. Мы же не можем выпрыгнуть из тела, работаем в том, какое нам дано.

Да, но ведь несмотря на отказ об идее, у спектакля есть конкретное название.

Марсель: Оно пришло не сразу. Сугдэр Лудуп [номинант на «Золотую Маску» – прим.ред.], наш музыкант из Тувы, сказал, что ему этот ковер напоминает место дома. У нас, говорит, такой же ковер в юрте был, и есть такое тувинское слово, ДӨР — почётное место в юрте. А в татарском языке есть похожее слово, которое с ним перекликается и означает «вход, куда ты вошёл, пространство, где тебя встречают». Это хорошее размышление о том, кто мы. Мы гости? Или наши зрители — гости?

Что еще у вас ассоциируется с родным домом, с домашней атмосферой?

Марсель: Дом – место, куда хочется возвращаться. Но это понятие я тоже стараюсь убирать, потому что так мы опять выстраиваем границы. Где бы ты ни был, везде дом. Понятно, что с точки зрения философии границы необходимы, чтобы в них найти какую-то свободу. Земной шар – это тоже ограничение, не каждый может полететь в космос. Тело – это тоже дом, ведь говорят, что тело – храм.

Мария: Я стараюсь влиться в энергию места, в котором мы находимся. Не отвергать его, но и не делать собственностью. Вокруг и так много иерархий, сложноподчиненных отношений. Хотелось поразмышлять, как мы существуем в другой, более свободной плоскости.

О корнях и культуре

Думая о свободе и об особом месте в юрте, не могу не спросить о месте женщины в этой истории. Маша, на ковре вы себя ощущаете равной Марселю? В спектакле есть интересные моменты противостояния.

Мария: Конечно, есть мысль, что мужчина и женщина на сцене всегда будут мужчиной и женщиной. Мы пытались из этого вырваться, очеловечить себя, «обесполить». Мы поняли, что это невозможно сделать. Но в этой истории я не ощущаю свой гендер.

Марсель: Этот вопрос звучал в процессе подготовки. Но в нас во всех есть две половины. В вас есть мужчина внутри, во мне есть женщина. Это разговор об энергии.

Мария: Внутри спектакля мы с Марселем можем обмениваться ролями.

Марсель: Да, каждый может в какой-то момент доминировать. Мы ищем баланс, об этом мы и пытаемся поговорить.

В своих спектаклях вы часто обращаетесь к татарской культуре. Ожидаете ли вы, что не татарские зрители — например, на показе в Москве — поймают что-то особенное из вашей культуры?

Марсель: Стараюсь не думать об этом. Всё зависит от опыта каждого, кто пришёл. Вообще у нас была попытка разрушить культурные границы и соединить тувинские инструменты, горловое пение с турецкими восточными ритмами, византийским пением суфийского направления. Это помогает почувствовать, что было, что есть, что новое может произрасти из этого. Один греческий композитор, забыл его имя, сказал, что музыка – как пыльца цветов, и мне нравится это сравнение. То есть в разных уголках мира может звучать что-то похожее, даже далеко от места происхождения, и это переплетение всех сближает и объединяет.

О современном танце

У вас богатый танцевальный опыт: обучение в Санкт-Петербурге, стажировки в Европе, различные хореографические эксперименты. В «ДӨР», помимо техники современного танца, чувствуются влияние этнических движений. Откуда они в вас?

Марсель: Наверно, что-то действительно закладывается в детстве. Были летние поездки в деревню к дедушке с бабушкой. Возможно, это произросло сейчас.

Мария: Если быть откровенными, некоторые движения взяты из того, что мы наблюдаем дома. Например, за собакой, за дочерью. Они и получаются близкими к фольклорному движению.

Марсель: Да, наверно поэтому они и становятся знакомыми и откликаются внутри человека. Для меня вопрос: что есть танец и не-танец? Что это значит? Я рассматриваю это с точки зрения движения. Например, человек просто двигается, не танцует в привычном смысле, выполняет бытовые движения. Если абстрагироваться и наблюдать, получится красиво. Помню, я был на природе, играла музыка, а рядом паслись коровы. Всё движение вокруг так интересно совпало. Мы стараемся принимать танец в любой форме, даже ошибки, реальные падения, сбивка с ног. Важно, как это вплетается в твою лексику.

Что, по-вашему, более универсально: язык современного танца, который легко впитывает разные веяния, или традиционный танец, который хорошо вписывается в другие категории?

Марсель: Мне кажется, мы всегда возвращаемся к истокам. Мы не можем это игнорировать. Это сильный опыт. Сколько ты ни живёшь, ни пытаешься игнорировать этот опыт, отказаться от него нельзя.

Мария: Недавно мы съездили в Индию, и нас впечатлило, как сильны их традиции. Мы там увидели, как на юге сохранились танцы, в основе которых лежат истории из священного писания, а в них вплетено боевое искусство. Мы общались с танцовщиками, и нас так восхищало, что мы можем найти то-то общее даже в танцевальных позициях друг друга.

Марсель: Одна девочка спросила нас про корни современного танца, мы начали рассказывать об Айседоре Дункан, Рут Сен-Дени, Марте Грэм, которые в своей хореографии тоже обращались к древним культурам. Тело всё равно выдаст, что уже вплетено в него веками.

О музыке

Вы говорите, что в спектакле большое место отведено импровизации. Как в таком случае выстроить работу с живой музыкой? Понятно, когда хореограф заказывает партитуру композитору на определённое количество тактов и долей. А как синхронизироваться с народными музыкантами?

Марсель: Мы дали всем полную свободу. Каждый звучал, как чувствовал. Что-то, что откликалось, мы записывали, с чем-то хотелось импровизировать глубже. Ребята предлагали песни, и мы пытались вплести их. Например, Сугдэр предложил песню, ребята ее подхватили. Она может исполняться минималистично с одним инструментом и голосом, и вдруг в неё вплетается духовой инструмент, перкуссия, звуки других народов. Так мы находили новые вещи.

Мария: В спектакле есть очень открытая часть под нашим кодовым названием «диалог». Для нас это как разговор… Перед спектаклем мы напоминаем друг другу, о чем мы размышляем, но мы же не знаем, как сложится этот диалог, как долго он продлится, в каком составе будет играться.

Марсель: У всех разное ощущение времени, но есть свой внутренний тайминг.

Что в вас открывает национальная музыка? Она действует иначе, чем современная электронная, с которой работает большинство современных хореографов?

Марсель: Меня эта музыка очень вдохновляет. Тишину, паузы между инструментами тоже можно рассматривать как музыку. Ритм возбуждает определенные участки тела, заставляет работать мозг.

Мария: Я прекрасно себя в ней чувствую. Мы с Марселем всеядные, мы просто любим музыку. И отдельное удовольствие работать с живым звуком, который поступает в тебя напрямую.

Марсель: Знаю, что в каких-то регионах определённые ритмы запрещались. Электронная музыка тоже работает, как ритуал, просто современный. Звуки разные, ритм тот же, как и миллионы лет назад.

Мария: Есть исторический анекдот о Пифагоре. Он увидел буйных подростков и понял, что они что-то громят, потому что звучит фригийский лад. И тогда он сказал: поменяйте его на более спокойный дорийский лад, и подростки успокоились и стали благостными.

На фоне внешних событий многие крупные театры были вынуждены внезапно переписывать планы на сезон. Вас коснулись какие-то творческие перемены сейчас?

Марсель: Конечно, немного по-другому потекла мысль, рождается новая импровизация. Через нынешние ограничения хочется переосмыслить настоящее. Знаю, что многие начали возвращаться к истокам. А где ещё искать ответ, как не в родной культуре?