Про создание текстов
Как начинаешь работать над пьесой, что для тебя в ней важно?
Я пишу редко, только когда созревает какое-то высказывание. Оно зреет, зреет, а потом – триггер. Для «Тайм-аута» триггером был один немецкий фильм про учительницу. Там совсем другая история, но эта женщина и её одиночество заставили меня сесть писать про другую женщину, соцработника, и её тотальное одиночество, хотя она ни секунды не остается одна — ни на работе, ни дома. Вдруг стало понятно, как выстраивать самое важное – путь героини.
А о сценичности думаешь?
Не сразу начала вообще думать про актёров, про сценичность. Ранние тексты очень искренне написаны, это были в основном монопьесы, больше напоминавшие прозу. Тогда я совсем не думала о законах драмы, о театральной природе, мне просто хотелось выразить внутренний мир героев. Сейчас меня тоже не шибко волнует, насколько театральна и сценична пьеса, для каких актёров она предназначена и так далее.
Часто говорят, что мои тексты больше похожи на сценарии. Я не против. «Тайм-аут» хотят экранизировать. И, если честно, мне всё равно, на что тексты похожи: на прозу, сценарий или на стихи. В современном театре нет никаких преград, можно писать так, как нравится, и если режиссера заинтересует история, он всё равно сможет поставить пьесу.
В этой пьесе очень много музыки звучит, упоминается, цитируется. Для тебя так важна звуковая среда?
С одной стороны, музыка – это манипулятивный инструмент воздействия на зрителя, и злоупотреблять им не стоит. Но это ещё и поколенческая характеристика персонажей: в 80-е, например, слушали Антонова, Леонтьева, Пугачеву. Если люди с ностальгией вспоминают каких-то исполнителей, сразу понятно, из какой они среды. Некоторые с возрастом консервируются в надежде вернуть ощущение молодости. Музыка и кино дают выход на поколение и его мировоззрение через поп-культуру, общий культурный код.
Про аллюзии
Что тебе дает обращение к культуре прошлого и настоящего?
Меня интересуют архетипы, всегда обращаю внимание на то, как их используют другие, и учусь использовать сама. У нас не все понимают, что это, сразу начинают думать про Юнга и психологию. Понятно, что термин пришел из психоанализа, но потом его начали использовать и в сфере искусства. Кэмпбелл написал книгу «Тысячеликий герой». Он впервые обработал и применил юнгианские архетипы к литературным героям, так же как Пропп исследовал сказочные структуры. Архетипы не обязательно должны быть мифическими, как «Эдипов комплекс» или вражда братьев Каина и Авеля. Прекрасно работают отсылки на персонажей. У Лескова есть «Леди Макбет Мценского уезда», у Тургенева – «Гамлет Щигровского уезда» и «Степной король Лир». Или, например, в записных книжках Антон Чехов пишет, что Наташа идет со свечой, как Леди Макбет. Действительно, Наташа похожа на эту героиню, просто в мужья ей достался бесхребетный Андрей Сергеевич, а не Макбет. Она захватывает власть, пространство и будущее. Подчиняет мужа. Второй пример, тоже из Чехова – Треплев и Аркадина. Это, конечно же, Гамлет и Гертруда. Чехов играет с отсылками, но не проводит буквальные параллели, а создает интертекст. Герои наследуют прошлому. Мне это тоже интересно.
Можешь привести пример из своих текстов?
В «Тайм-ауте» есть три старухи, они мойры. Вернее, их скандинавский вариант – норны. В пьесе они существуют в бытовом плане, мне захотелось только намекнуть на их потустороннее происхождение, а не писать жанровый текст.
В последнее время все больше кажется, что мы находимся в сказочном мире, все эти фантастические персонажи и ситуации – не архетипы, а часть реальности. Я тут внезапно решила посмотреть «Фантастических тварей» (фильмы, расширяющие вселенную Гарри Поттера – прим. ред.), и понимаю, что смотрю не сказки. Мы в этом мире теперь живем.
Про культурные коды
А почему именно скандинавская мифология?
Старушки явно тянули на мойр, но я не нашла мифов, полноценных историй о них. Только отдельные упоминания. А про норн, которые, по сути, те же самые мойры, больше информации. Скорее всего там общий источник, но, когда индоевропейские народы разошлись по разным территориям, появились вариации. Кроме того, дедуля в пьесе – Один, поэтому было бы странно разные мифологии использовать.
Любопытно, что ты использовала культурный код холодных стран, а не греческий или римский, где всегда было тепло, море и вино.
Скандинавские мифы нашему суровому бытию ближе. Я бы, может, вообще по русской мифологии писала, но от русского пантеона с Перуном и Ярилом мифов практически не осталось. У нас мифы ушли в эпос, былины и сказки.
А тебе не кажется, что Скандинавы более целостные? Про славянский пантеон точно не скажу, но от фольклора же есть хтоническое ощущение, от Леших, Водяных и Кощеев.
Ты права, в России сформировалось уважение к хтоническому. Иногда, когда едешь в машине, замечаешь, что мимо на бешеных скоростях проносятся шашечники, явно создавая аварийные ситуации, подрезают, агрессивно себя ведут. А когда проезжаешь мимо страшной аварии, особенно если с летальным исходом, то раз – и все притихли, смирно едут в единении. Смерть сплачивает, делает наш народ человечнее и внимательнее. У Марины Разбежкиной есть прекрасный фильм «Яр» о хтоническом ощущении жизни. Это главная скрепа нашего народа, и она никогда никуда не уходила.
Про спектакль
Режиссёр Петр Шерешевский почувствовал небытовую составляющую пьесы?
Да, он понял и сохранил всю мифологию, я увидела, как архетип работает на сцене, а то была не уверена, работает ли вообще. В режиссёрском решении заметна потусторонность. Мне очень понравилась работа художника по свету. Почти весь спектакль проходит при зеленоватой подсветке. У меня зеленое освещение с формалином ассоциируется. Есть в этом что-то мертвенное, словно героиня уже в аду.
Что-нибудь в решении было для тебя неожиданным?
Шерешевский вставил музыкальные номера. В пьесе две параллельные линии: личная и производственная. Во второй начальница героини говорит канцеляритом, языком бюрократии. В спектакле она выходит в блестящем платье в пол, словно оперная дива, в сопровождении ансамбля, и исполняет текст как оперные арии. Это мне очень понравилось. Во-первых, это остроумно, а во-вторых, не знаю, как Петр угадал, но я всю жизнь мечтала написать либретто для современной оперы.