О работе над балетом и двумя партиями
Какой была входная точка для работы с «Катариной»?
Когда начался рабочий процесс, я был одним из первых, кто включился: помогал с музыкой и даже оценивал будущее оформление. Мне присылали фотографии, чтобы я сказал, похожи ли декорации на Рим [Марчелло Пелиццони родился в итальянском городе Парма — прим. ред.]. Но при этом не было практически ничего, от чего мы могли бы отталкиваться, и да, это сложно. Например, Дьяволино танцевали и Жюль Перро, и Энрико Чекетти. Но не осталось записей, чтобы мы могли увидеть, каким был этот персонаж для этих людей. Зато каждый из нас троих [Георгий Болсуновский, Марчелло Пелиццони, Матвей Никишаев — прим. ред.], исполнявших роль Дьяволино, смог добавить в него что-то своё. Мой получился более пиратским — благодаря задумкам, которые получилось воплотить в плотном тандеме с Сергеем Рудольфовичем [Бобровым, хореографом — прим. ред.].
В итоге это получился действительно наш балет — мы взяли то, что было забыто, и вернули это на сцену, но со свежим современным взглядом.
Какая партия вам давалась легче — разбойника или художника?
Мне с самого начала говорили, что я буду очень хорошим Сальватором Розой [художником — прим. ред.], потому что у меня романтичная, мягкая, добрая внешность — и больше времени уделяли этой роли. Но когда я прикоснулся к партии Дьяволино [разбойника, помощника Катарины — прим. ред.], его внутренний огонь так мне понравился! Хотя работать над ним было сложнее. Мне всё говорили, что я слишком лёгкий, недостаточно во мне отрицательного. Хотя по сути Дьяволино — как Абдерахман в «Раймонде»: отрицательный персонаж, который не делает ничего плохого. Он совершает всё ради любви.
Переключаться между двумя противоположными партиями было ещё сложнее, но после первого спектакля я поймал эту грань.
Для меня Сальватор Роза — более классическая и строгая история, в которой думаешь, как сделать всё сдержанно и чисто. В случае с Дьяволино рамки тоже есть, но в каких-то моментах я могу проявить и вложить себя. Это и мне ближе, и зрителю понятнее. В итоге как персонаж Дьяволино стал для меня органичнее, но это я понял со временем. Творческий процесс всегда развивается и идёт вперёд. Кто знает, может, когда я буду в следующий раз танцевать Сальватора Розу, то скажу, что больше подходит он. Но пока я чувствую, что мой персонаж с точки зрения характера именно Дьяволино. Вокруг него много чего сделано — грим, костюм, харизма. Даже если какого-то элемента не хватает, образ всё равно получится.
Но кажется, будто с Дьяволино я был будто немного потерянным вплоть до первого спектакля. Только когда увидел себя в костюме из настоящей итальянской кожи, бандане, пиратских серьгах, гриме, со шрамом — тогда понял, как мой Дьяволино должен вести и чувствовать себя на сцене.
О спектакле, который собирает весь театр
Чем «Катарина» удивила вас как работа?
Тем, как этот спектакль сложился. Я считаю, такой постановке может завидовать любой театр мира. Удивили вес, масштаб и универсальность — это постановка, внутри которого есть всё: от комедийных моментов до полноценной трагедии. Плюс техническая многообразность «Катарины», и длина постановки даже без учёта антракта — после каждого спектакля ноги это чувствуют!
А ещё удивительно, как этот спектакль в любой момент времени задействует каждого, кто в нём участвует. Даже находясь за кулисами, вся масса людей, от кордебалета до оркестра, думает об одном. Я могу импровизировать на сцене, и всё равно на 100% знаю, что любой человек мне ответит, а не потеряется в пространстве, потому что все мы максимально сконцентрированы и готовы ко всему.
Для Катарины как для героини и исполнительницы это сложнейший спектакль, и я рад, что эта партия досталась в том числе и Лене [Елена Свинко, бывшая солистка Красноярского театра оперы и балета, ныне солистка Михайловского театра — прим. ред.]. Танцевать вместе для меня всегда удовольствие. Я ведь начал карьеру в рабочей паре с ней, и снова выйти на сцену этим составом всегда приносит такие замечательные ощущения.
О разных вариантах финала
Есть ли у вас финал-«фаворит» [в «Катарине» играют поочередно три разных исторических финала — прим. ред.]?
Я бы закончил спектакль трагически — случайной смертью Катарины, это максимально неожиданно и действительно эффектно. Мой любимый эпилог — смерть Дьяволино. Всегда очень приятно умирать на сцене, и на самом деле две восьмёрки второго финала перед гибелью — мои самые любимые восьмёрки в этом спектакле. А третий — это то, что все хотят — и я тоже! Все любят хэппи-энды, хотя это и банально. А вот чтобы было захватывающе, кто-то должен умереть: поэтому «Ромео и Джульетта» одна из самых любимых историй любви в мире — грустно, но эффектно. Хотя в последнем финале Дьяволино надо жалеть. Он понимает, что Катарина счастлива с другим, и ничего не сможет с этим сделать. К тому же он разбойник и не может жить по-другому, поэтому просто идёт дальше — и это намного глубже, чем просто характерная партия.
Об особенностях российского балета
Чему вас научили в сибирском театре?
Здесь я научился танцевать по-настоящему. Любить балет и свою профессию меня научили во время обучения в Москве, но именно здесь Сергей Рудольфович поверил в меня — молодого, зелёного и после травмы. Тогда и я научился верить себе, и в 18 лет открыл театральный сезон «Лебединым озером». Александр Эдуардович [Куимов, народный артист, солист Красноярского театра оперы и балета — прим. ред.] научил меня работать харизмой и демонстрировать породу на сцене. Демид Георгиевич Зыков работает со мной досконально, до мизинца, чтобы каждую секунду любое движение было динамичным, эстетичным и интересным. Здесь меня научили быть артистом, а значит, быть и собой.
В вас как в исполнителе больше танцовщика или артиста?
Балет ведь не про то, что красивое тело исполняет изящные движения. Русский танец — это когда каждое движение передаёт историю и смысл: люди выходят на сцену как в последний раз и показывают всё, что могут. Я считаю, что это дорого стоит. Большинство учится этому в России, поэтому и я здесь. Но, разумеется, никто не отменял академизма, чистоты исполнения, формы — это должно быть, и это не обсуждается. Но если нет эмоций и отдачи, такое исполнение можно не смотреть, это ничего не стоит. Быть настоящим на сцене, хотя фактически ничего настоящего там нет, меня действительно научили в России.