Иван Куркин

"Мария и я", Театр юного зрителя, Хабаровск

Жизнь спектакля «Мария и я» началась с лаборатории «Театр.ком». По её условиям за литературную основу брались не пьесы, а комиксы. Была ли возможность самому выбрать комикс? Если да, почему выбор пал на работу Мигеля и Марии Гаярдо?

В лаборатории режиссёры могли сами выбрать из предложенного списка комиксов. Мы сразу начали работу с художницей Аней Мартыненко. Вместе читали, обсуждали и выбирали. Комикс Мигеля и Марии Гаярдо нам показался самым подходящим для театральной работы. Остальные комиксы несли в себе логичную завершенность, к ним было нечего прибавить. В «Мария и я» мы увидели приглашение к диалогу. Картинки, которые рисует Мигель – это то, как он общается с Марией. Грубо говоря, его комикс не столько готовая композиция, сколько язык, и он стал для нас отправной точкой. Мы знаем, что Мигель живет вместе с нами на земле, Мария живет вместе с нами, мы видим, как они общаются и можем присоединиться к их общению.

Не мешала ли уже готовая картинка и визуальная целостность первоисточника? Не подавляла ли специфика комикса?

Визуальная целостность, по большому счету, там отсутствует. Существование комикса нас скорее вдохновляло обсуждать и придумывать новые вещи. В процессе подготовки к премьере мы подключили специалиста в области аутизма и благодаря ей придумали ситуации, которых в книжке нет, но с которыми сталкиваются родители детей с РАС (расстройство аутического спектра – прим.ред.), и они не противоречили комиксу. 

Как спектакль обрел дом в Хабаровске?

На показе эскиза был Константин Кучикин, художественный руководитель Хабаровского ТЮЗа, и в тот же день он предложил нам встретиться. Мы с Аней обсудили с ним детали, и было решено, что мы продолжим работу в Хабаровске. 

В эскизе спектакля не были задействованы актёры, только зритель, который становится тьютором для Марии, девочки с аутистическим расстройством. Этот зритель, переходя из комнаты в комнату, помогал ей справиться с разными повседневными задачами. Например, выбрать одежду на сегодняшний день. Как вы считаете, театр может в принципе обойтись без актёра? 

В спектакле, в отличие от эскиза, актеры задействованы. Они выполняют функцию проводников, и их роль ангелов-хранителей очень важна. Для меня актёр – не тот человек, который что-то изображает, пока зритель делает вид, что поражен или удивлен. Такая форма театра не моя. 

Вначале у меня были опасения, как актёры в репертуарном театре воспримут предлагаемую им роль, и в этом смысле Хабаровский ТЮЗ стал открытием. Туда попадаешь, как в семью, и все, начиная от артистов и заканчивая руководством театра, готовы экспериментировать. Они понимали что происходит, и во время работы не возникало даже вопроса  «кто в главной роли?» или «будет ли у меня текст?». Мой опыт подсказывает, что такого рода проблемы случаются в стационарном театре. У артистов подвижная психофизика и существует стереотип, что режиссёр должен нести им свою религию, проповедовать, убеждать. К счастью, ничего этого не потребовалось. Начиная с самого первого разговора и заканчивая днем премьеры, артисты находились в состоянии максимального понимания происходящего. В Хабаровском ТЮЗе часто экспериментируют с пространством и ролью зрителя. Поэтому местные артисты знают, что театр бывает разный, так что с ними очень легко работать. 

Я бы не сказал, что актёр уходит из театра, но его роль безусловно меняется. Из «звезды» он превращается в инструктора и проводника по воображаемому миру.

Была ли возможность «подглядеть» за зрителями? Как они принимают правила спектакля и включаются в общение с виртуальной Марией?

Мы использовали все имеющиеся возможности: выглядывали из-за «кулис», спрашивали у артистов – «ну как?» 

Я не из тех режиссёров, которые считают, что зрители – это зло, и лучше бы их не было. Я понимаю, что создаю спектакль для людей, а не для себя, и мне интересно как они реагируют. Сложно ответить на вопрос о том, принимают ли зрители правила, потому что вы объединяете их в одно поле. Но мы же понимаем, что люди разные и их реакции тоже. Кто-то плачет, кто-то смеётся, кто-то не принимает новую для себя форму, кто-то в восторге от того, что театр может ему предложить соучастие.

На премьере в Хабаровске мне запомнилась радость от прямого соприкосновения с историей. Возможно, это моя интерпретация, но мне кажется, от зрителя всегда исходит благодарность, когда театр дает ему возможность участвовать. Я и сам не вполне понимаю театр, в котором зритель просто смотрит. С одной стороны, у меня есть личный challenge когда-нибудь создать такой спектакль, но обычно я работаю над историями, в которых зритель вовлечен в происходящее. Мне кажется, зритель рад, когда театр не отгораживается от него. 

Если человек пришел в театр, то come on, не время спать в кресле. Давайте пройдем сюда, пройдем туда, здесь поиграем с Марией, а здесь построим с ней песочный замок. Мы знаем, что мнение о иммерсивных спектаклях неоднозначно.  Но мне кажется, травматичным такой опыт может быть только когда в спектакле допущена серьезная ошибка. А если он сделан с любовью к миру и к людям, такого случиться не должно. Возможно я идеализирую, да и плохое обычно забывается.

В этом году в номинации «Эксперимент» присутствует сразу несколько спектаклей, рассчитанных на одного зрителя. Какие, на ваши взгляд, преимущества у такой формы театра?

Не знаю насчет преимуществ, но это естественный процесс. Услуги, которые предлагают ведущие компании в области IT, направлены на персонификацию. Ценность индивидуального предложения в мире потребления растёт. И театр, как живая субстанция, откликается на перемены, предлагая экспириенсы, рассчитанные на одного человека. Он как бы отвечает – «я живое, я продолжение жизни и включусь со своей стороны;  вот пожалуйста вам пять тысяч спектаклей, где задействован один зритель». Я с любопытством за этим наблюдаю.