Спектакль по Гаязу Исхаки «И это жизнь?» называют новым словом в татарском театре. Предполагала ли режиссёрская концепция какие-либо нововведения в плане работы над ролью и её воплощения на сцене?
Всё новое – хорошо забытое старое. Нововведением в плане работы над ролью был этюдный метод. Почему именно этюдный метод? Потому что это метод, которым создана пьеса, инсценировка собиралась. Хотя режиссёр Айдар Заббаров уже сам для себя её определил, но во время репетиций нам, артистам, казалось, что ещё нет готового ничего, что это всё предварительный рисунок. Поэтому мы относились к материалу как к предварительному, и репетировали как бы начерно, как будто это были пробы.
Мы учились на этюдном методе в 90-х годах, Фарид Бикчантаев (главный режиссёр Татарского театра им. Камала, профессор Казанского государственного института культуры – прим. ред.) нас этому учил: всё придумывать на месте, всё делать вместе. Что можно определить как новшество для татарского театра? Как мне кажется, основное – это Гаяз Исхаки (татарский писатель первой половины XX века, политик, участвовал в татарском национальном движении; в 1920-е эмигрировал, произведения были запрещены в СССР — прим. ред.) и то, как его преподносит молодой режиссёр. Гаяз Исхаки, со всеми своими сложными, подчас жёсткими выпадами в отношении того, что существует у него на родине, говорил с несокрушимой болью, говорил о том, что он считал проблематичным и за что очень болел. Естественно, мы тоже с современной долей цинизма отнеслись ко всему этому (одной из магистральных тем Исхаки был татарский народ, его самостоятельность и уклад жизни; писатель участвовал в 1917 году в попытке организации татарской государственности — прим. ред.), но основную тему боли за нашу нацию мы все равно сохранили.
Новшество также заключалось в том, насколько легко режиссёр справляется с повествовательной линией, «ломает» её: когда он «впрыгивает» то в одно время, то в другое, то в одно место действия, то в другое. И персонажи «впрыгивают» и «выпрыгивают» из образов, поэтому почти у каждого актера в этом спектакле по несколько ролей.
Искандер, ваш актёрский диапазон очень широк: Треплев, Франц (герой «Разбойников» Фридриха Шиллера — прим. ред.), Ричард III, Сганарель, и вот теперь Халим. Свидетельствует ли такое разнообразие об отсутствии амплуа?
Амплуа, тем более в наше время, вообще не допустимо. По-моему, сейчас это актуально для всех актёров. Амплуа уже нет.
Есть ли любимые роли и кого бы вы хотели ещё сыграть?
Всегда такой болезненный вопрос и наиболее часто задаваемый. Как на него ответить? Гамлета – не хочу я его играть! Не знаю, потому что совершенно не понимаю, что там играть. Не знаю. Естественно, хочу играть там, где есть, что играть. Только это и интересно. Сейчас читаю «Фауста», первый раз, — очень интересно. В последнее время стих меня заводит. Читаю, учу «Евгения Онегина».
Искандер, вы как-то сказали, что в театре главное — не найти ответ, а правильно поставить вопрос. В спектакле «И это жизнь?» ваш герой на протяжении всей жизни пытается найти ответ и в конце задает заглавный вопрос себе и, вместе с автором, зрителям. Какую реакцию зрителей при этом вы чувствуете в финале спектакля?
Говорить об общих чувствах совершенно бесполезно. Наш молодой, чудный, неопытный режисёр очень глубоко последний монолог поставил. Так глубоко, что я не только не чувствую, я даже примерно не вижу, где там зритель. Поэтому можно говорить только о своих чувствах, и всё.