Ильшат Саяхов

"Зулейха открывает глаза", Башкирский академический театр драмы им. М. Гафури

Поздравляю вас с удачным показом.

Спасибо. Рад знакомству с вами, с «Золотой Маской». Для меня это вдвойне событие, потому что в первый раз приезжаю. Спасибо, кстати, всем организаторам. Очень интересно увидеть, как это происходит. Здесь же своя специфика, не как обычные гастроли. Конечно, хотелось бы продлить время пребывания на фестивале…

Как началось ваше знакомство с «Зулейхой»?

Как сам роман, так и знакомство с ним было интригующим. Айрат Абушахманов (режиссёр — прим. ред.) мне позвонил и сказал: «Гузель Яхина написала очень интересный роман „Зулейха открывает глаза“, прочти, будем ставить». Проглотил эту книжку за три дня, каждый раз с часу ночи до пяти утра сидел. История пронзила, проникла в нутро, так и не выходит. Потрясает стойкость людей, которые по шесть месяцев в вагоне щитовом трясутся, тонут в барже, зимуют в землянке с мешком патронов и соли, которые оставили Игнатову, и умудряются как-то выжить. В том числе и героиня — Зулейха, которая, пройдя все испытания, родила сына в нечеловеческих условиях, кормила кровью из пальцев, когда не было молока, вырастила и помогла сыну, «мальчику ГУЛАГа», выбрался из этого ада.

Вы присоединились к команде с самого начала?

Нет. Репетиционный процесс и застольные периоды они проходили сами. Альберт Нестеров (художник постановки и художник по костюмам — прим. ред.), изготовив макет декораций, выслал его на почту, и начался процесс для меня. С самого начала интересна была тема посёлка ссыльных, она рождала всю атмосферу. Лес, его пространство, свобода природы, идущие вразрез с состоянием персонажей, у которых нет никакой свободы. И мы с вами, в принципе, не свободны в повседневной жизни, но они в крайней, экстремальной степени.

Режиссёр для меня схематически расчертил, где что должно быть, что он хочет чувствовать, когда герой находится в той-то позиции. Настроение должно веять. Оно может создаваться цветом, а может – объёмом. Но обязательно на сцене воздух должен быть.

Расскажите про использование разных оттенков освещения в вашем спектакле. В финале, например, я одновременно насчитала четыре или пять цветов.

По сути, вся декорация  – это большая красная звезда, разделённая на куски – осколки и дремучий  лес. Красная Звезда, которая в финале «горит» – красный цвет. Лодка, она же корабль жизни, на которой с первыми весенними лучами солнца, с распустившейся листвой уплывает из лагеря мальчик, сын Зулейхи, единственный, кому удаётся спастись,  – оттенки желтого и зеленого. Дремучий лес, суровая зима, холод – понадобилась «чахотка-сталь», что то из размытого сиреневого-голубого. Ну и появление новой жизни, сцена родов. На фоне виден выжженный лес, напоминающий дремучий, зарождение новой жизни контрастирует с ним – и у нас в освещении работает размытый фиолетовый.

Хотелось в спектакле создать такую атмосферу, чтоб свет пронизывал пространство насквозь, чтобы он напоминал свет прожекторов часовых на вышках, которые режут глаз, возникая из темноты, и постоянно нагоняют жуть. Поэтому начинаем мы с водящих прожекторов (водящий или следящий прожектор — световой прибор, который обычно применяется для выделения конкретного артиста, способен давать подвижный луч — прим. ред.).

Вы сказали «чахотка» – это фильтр?

Да, в театральном кругу «дальтоников и слепителей» цвет фильтра. Такой жидкий сине-сиреневый. Синеву добавляет своеобразную, тонируем мы им. Используется, чтобы показать метель, зиму. Трудности ещё обозначать можно.

На фото из вашего театра ещё видно, что опущен передний край сцены.

Да, в него монтируют станок с «трюмом», куда засыпают зерно, скидывают папки с документами и так далее. К сожалению, обстоятельства не позволили сделать в театре Пушкина часть того, что обычно есть в Уфе. Но мы все старались максимально воспроизвести задуманное на этой площадке. Я надеюсь, вам понравилось!

Как происходил перенос спектакля на другую сцену?

Я получил площадку как данность, был на ней впервые и всего один день. Изучать сцену заранее не было возможности. Приехали, выгрузились утром, потом монтировка декораций, после обеда свет (это очень мало или совсем ничего). Сложность площадки, театра Пушкина – красные стены на сцене, большие боковые проёмы, отсутствие световых ферм-башен… Углубляться дальше не буду, просто площадка не совсем для этого спектакля.

В этом зале, насколько я понимаю, вы проекцию звезды на потолке специально сдвинули пониже, к серпу и молоту над сценой. На фотографиях, которые я видела из Башдрамы, нет герба.

Да. Там просто по-другому ложится рисунок и отсутствует герб. А тут получилось логично, одно к другому. Вообще, это изобретение Альберта Нестерова.

На костюмах у всех персонажей блёстки пришиты, они же на деревьях.  Вы с этим как-то специально работали, чтобы оно светилось?

Блёстки на деревьях Альберт Нестеров задумал как осколки. При движении деревьев они бликуют и надо, чтобы зрители могли этот блик видеть. Это работает как зеркало, например. Нужно учитывать ракурс, угол атаки, и так далее.

Вообще мы временами сначала используем просто свет, а не цвет. Нужно всё рассчитать, создать атмосферу. А потом уже приступать – зелёный, синий, красный… С рабочими прожекторами надо поработать, с контровыми. Рампу в этом спектакле не использовали, но вообще я любитель таких вещей. Тени ещё. Тени вообще сложная вещь – её периодически хочется добиться, но тяжело в случае чего приструнить, избавиться. Временами они нужны, а временами возникают, и их некуда деть. Вообще я не ищу лёгких путей, интерес весь испаряется тогда. Но понимаю, что вся гениальность в простоте. Только сама она не возникает. Этой простоты надо кропотливым трудом добиваться.

Кстати, о труде. Расскажите, как вы пришли в профессию?

В 2002 году я устроился в Альметьевский Татарский государственный драматический театр, тогда мне вообще без разницы было, кем работать. Просто хотелось находиться в искусстве, в этой тусе, бомонде. Хоть вы меня в гардероб поставьте – на любую профессию готов. И, может быть, это моё везение, но свободно оказалось именно место инженера по свету. Вначале протирал спиртом лампочки, зачищал контакты, менял цоколя, нарезал фильтры… Осваивал потихоньку. Мне близко электричество, потому что отец тридцать семь лет в наладке подстанций проработал. Я с трёх лет розетки «облизывал», так что вопрос электричества меня вообще не беспокоит.

В 2003 поступил в Казанский университет культуры и искусства, на режиссуру. В 2009 окончил. Для меня режиссура точная наука, как математика. Как сцена имеет планы, так и свет должен иметь свои, которые надо выстраивать софитами, лампами.

Может, вы позже получали художественное образование?

Отдельно не получал. Была практика в Санкт-Петербурге, в театре на Литейном и Мюзик Холле. Учился везде понемногу.

Вообще, разобраться-то – художников по свету выпускать негде. Нет образовательного процесса. Только у Константина Райкина в Высшей школе сценических искусств можно получить документ, где напишут «художник по свету». И то, надпись есть, но само образование будет чуть-чуть обобщённым. В другом месте ты будешь просто «художник-технолог» – образование получишь, но без надписи. А художник-технолог может и светом заниматься, и сценографией, всем. Это знать хорошо, конечно, но делать надо всё-таки что-то определённое.

Вашей семье как-то близки события «Зулейхи»? Раскулачивание, голодомор?..

Да, немного, но на много поколений наперед хватит. Дед по отцу в 1942 году под Сталинградом попал в плен, до 1945, будучи в плену, дошел до Ла-Манша. С 1945 по 1948 год был выслан на север. Они поднимали Челябинск и Магнитку… Выжил как-то, был и на войне, и в плену, и в ссылке.

Вы думаете о том, кто сидит в зале?

Естественно. Главный в театре – зритель, всё, что мы делаем в театре, это всё для него. Мне хочется всегда зрителя «взять», чтобы он включился. Кому-то, условно, подзатыльник надо дать, кому-то слово хорошее сказать. Но люди после этих вещей включаются, мозг у них начинает думать о том, куда и на что смотрят глаза. А то, бывает, в зале сидит человек, на сцену смотрит, а думает о пирожках маминых. От этого избавиться как-то надо. А вот если настроить зрителя, то всё идёт. И ему приятно, и нам.