О работе в театре кукол
Зрители часто думают, что театр кукол — для детей. Как вы думаете, возможно ли изменить такое отношение? Как побороть этот стереотип?
Мне кажется, здесь ответ один — ставить спектакли для взрослых и пытаться их продвигать. Чем больше театров в отдельно взятом городе будут этим заниматься, тем скорее эта культура в городе появится. Я так считаю, и мы этим занимаемся: за три сезона мы поставили 5-6 спектаклей для взрослых. Зритель уже постепенно начинает привыкать, даже есть свои ценители и любители этого направления театра.
Сейчас вы работаете над драматическим спектаклем «Мадина». Как получилось, что вы работаете и в драматическом театре, и в театре кукол?
Абсолютно случайно. Я по образованию драматический актёр и режиссёр. Директор Театра кукол Набережных Челнов, Митрафанова Зухра Фаатовна, посмотрела мой спектакль «Слуга двух господ» в Набережночелнинском драматическом театре, и ей показалось, что я смог бы сделать спектакль в куклах. Мы познакомились, она меня пригласила, и мой внутренний авантюрист согласился. Как-то так: один спектакль, второй, пошло-пошло-пошло. Потом в Казани уходил на пенсию главный режиссёр Театра кукол «Экият», и тогда встал вопрос о преемнике. Почему-то Министерство культуры Республики Татарстан пригласило на эту должность меня, из драматического театра. Третий год я возглавляю театр, но также в свободное время, в сезон, получается сделать один, иногда два спектакля в драме.
С какими ещё театральными жанрами вам бы хотелось поработать?
Татарский театр очень разноплановый и разножанровый. В принципе, у нас очень развита музыкальная драма в театре. Я делал baby-направление, музыкальные спектакли, драматические, пластические… Когда появляется возможность — интересно попробовать что-то новое. Когда пробуешь, уже понимаешь, твоё это или нет. Из одного направления приносишь что-то в другое и появляется свежесть, новые интересные вещи. Я ни от чего не отказываюсь обычно: если есть время, то пытаемся работать.
О «Людях» и людях
Расскажите о вашем сотрудничестве с Эльмиром Низамовым (прим.: композитор спектакля). Как создавалась музыка для «Адәмнәр»?
Я считаю, что Эльмир Низамов — один из лучших композиторов сегодня в России. Мы с ним подружились по работе: я пригласил его поработать вместе на спектакле «Беглецы» в Альметьевском театре.
Я до этого с композиторами не работал, потому что у меня нет музыкального образования и не находился человек, который бы понял меня. Я просто не мог объяснить, что я хочу, и мне легче было подобрать музыку из уже написанного. После того, как познакомился с Эльмиром, я предложил ему поработать вместе. Я помню, как он мне прислал музыку ночью (я уже репетировал спектакль там, в Альметьевске), и я слушал и плакал. Я понимал, что этот спектакль стоило сделать хотя бы ради того, чтобы эта музыка родилась. И после этого мы уже неразлучны, уже лет 7 работаем вместе, почти каждый спектакль оформляем с ним.
Непосредственно к этому спектаклю мы уже настолько начали друг друга понимать, что я объясняю, что я хочу по смыслам, по идеям, то есть нет такого, чтобы я говорил, какой инструмент нужен. В 99 случаях из 100 он приносит столько музыки, сколько надо. Хороших композиторов много, но именно театральных композиторов… Театральная музыка отличается, а Эльмир умеет уловить и идею, и характер режиссёра произведения, понять, какие инструменты должны быть Музыка в этом спектакле — как отдельное действующее лицо.
Вы говорили о том, что не могли поставить «Адәмнәр» несколько лет. Насколько изменилось ваше представление этого спектакля за прошедшие годы?
Лет семь я искал театр и искал варианты постановки этого произведения, так как это классика татарской прозы. С детства мы знаем это произведение, оно считается одним из самых страшных, но драматический эквивалент этого произведения (повесть Галимджана Ибрагимова «Адәмнәр» («Люди») — прим.ред.) не находился. Когда я начал работать в куклах, я сразу составил список того, что бы я хотел делать в куклах и понял: я хочу делать «Адәмнәр». Тоже сразу не получилось, надо было сначала два сезона работать в театре, как вы уже говорили, театр кукол воспринимается как детский театр, в первую очередь, и, неправильно было бы, если бы я сразу начал резкие движения в сторону взрослого театра. Так сложилось, что в конце прошлого сезона мы выпустили 11 спектаклей, и это был двенадцатый — необязательный по плану, но обязательный для нас, для всех, кто участвовал в этом спектакле. Мы делали его для себя, и я считаю, что за два сезона мы заслужили поставить спектакль, потому что мы сделали много детских спектаклей и спектаклей на двух языках. Право мы сами для себя заработали.
К вопросу о том, как он поменялся: одно время я думал, что могло бы быть очень эстетически красиво, но в итоге я пришел к следующему выводу. Всегда в театре боишься патологии какой-то. Тема создает такие условия, что для патологии много места, и я понял, что в этом материале никакой красоты нет. Здесь разве что красота уродства, когда уродство поднимается до уровня искусства. Я понял, что в этом спектакле зрителю должно быть неприятно. Я даже был готов, что кто-то не выдержит, уйдет со спектакля, потому что в этой теме нет даже толики красоты. Этот спектакль нужен для того, чтобы понимать, что такое история и что такое деградация человека, до какой степени он может скатиться. Это страшно, и надо сделать всё, чтобы этого не повторилось.
Как вы определили, какие персонажи останутся людьми, а какие станут куклами?
Во-первых, я хотел сделать этот спектакль очень малым составом: если здесь собирать сабантуй, было бы сложно всех вдохновить, объяснить всем — случайный человек может всё разрушить. За два года я изучил своих артистов, и знаю, насколько они цепкие, глубокие. Физические данные Дилюса (Хузяхметова), его глаза, худоба, немножко диковатый вид — я не мог видеть другого артиста в этой роли. И Альбина (Шагалиева), конечно. Наверное, это первая настолько огромная её работа за всю карьеру, и надеюсь, что не последняя. Я видел в ней неиспользованный потенциал, который может раскрыть артиста во всей красе. За весь спектакль она исполняет восемь ролей, очень часто она ведёт диалог от трех лиц.
Мы не беремся за политическую сторону вопроса, был это голод или голодомор. Для меня была интересна психологическая сторона, как человек постепенно деградирует и перестает быть Человеком, человеком в божественном понятии, и превращается в зверя. Мы занимались этим вопросом, и для этого было нужно, чтобы роль исполнял живой человек. Хотелось, чтобы Голод стал именно персонажем, чтобы это не мультяшка была, чтобы понимали, что голод — это отдельное существо, которое цепляет и не отпускает, мучает тебя. Отсюда и родилось такое распределение ролей. Было интересно ставить себе такие профессиональные задачи: возможно ли играть, чтобы и люди, и куклы воспринимались как живые. Мы старались, чтобы пластика актёра и пластика куклы были схожи.
Как вы думаете, почему эта история должна звучать со сцены именно сейчас, спустя сто лет?
Абсолютно случайно получилось, что сто лет, юбилей. Я семь лет ходил с этим произведением. Актуальность в том, что голод как явление может быть во всём. Кто-то голодает физически от отсутствия еды, кто-то голодает от отсутствия правды, кто-то от отсутствия любви. Всегда есть какой-то голод. Мне кажется, что любой вид голода разрушает психику человека и деформирует нас.
Если поверхностно: никто же не говорит, что сегодня нет голода. Мы все знаем, что сегодня голодают люди. Это не обязательно в Африке, мы знаем, что и у нас в России много кто недоедает. Эта проблема есть, и мы не должны закрывать на это глаза: когда есть возможность помочь — не отказывать в этом.