В «Орфее и Эвридике» Харон изображается как старик. Было ли вам трудно вжиться в роль старца? Или такая задача не стояла перед вами?
Такая задача передо мной не стояла. В первой постановке 1975 года Харон конечно же был возрастным персонажем. А у Кирилла Савельевича Стрежнева этот персонаж всегда разный. В начале Харон – шоумен, который и заваривает всю эту интригу. Потом он преобразуется в старика, меняется его облик и голос. После этого он становится неким проповедником. У Харона разные образы, в зависимости от которых он меняется пластически и вокально. Благодаря этой задумке режиссера образ Харона, на мой взгляд, стал гораздо шире. Все-таки в визуальном ключе я ненамного старше Орфея, поэтому было бы нелепостью мне играть старика.
Как обычно проходит ваша подготовка к премьерам?
Подготовка к спектаклю обычно проходит быстро: сначала в репетиционном классе, а потом на сцене, на которую мы выходим в лучшем случае за две недели. Репертуарный театр дает спектакли каждый день, и мы не можем себе позволить репетировать целый месяц.
Как проходила подготовка к показу «Орфея и Эвридики»?
Так получилось, что декорации – некий замок и какие-то башни – и мой костюм совпали. Как будто бы это мое царство. На одной из репетиций режиссёр попросил меня запрыгнуть на одну из арматурин, чтобы как-то обжить это пространство, и я начал обживать. Хотя я человек подготовленный, и мне нравится совершать различные акробатические трюки, трудность была в том, что все это нужно было сделать за неделю, что не так много, чтобы обжить сцену и достойно выйти на премьеру. К тому же во время акробатических моментов я еще и пою. Здесь нужно натренировать автономность, чтобы голова занималась одним, руки – другим, а легкие работали полноценно, чтобы я не задыхался.
Какова на ваш взгляд роль Харона в драматургии постановки?
Харон и Орфей – это противоположности, которые сталкиваются и образуют конфликт. От этого и движется драматургия, от этого и интересно зрителю. Стрежнев добавил черноты в спектакль, чтобы это создавало контраст с Орфеем. Такая чернота, дьявольщина, безвкусица сейчас невероятно процветают, к сожалению. Достаточно включить телевизор или радио. И Харону, как руководителю всего этого царства-государства, очень выгодно, чтобы люди вокруг него были примитивны, чтобы ими было легко управлять. Но, когда вдруг появляется чистый персонаж – Орфей, существа начинают понимать, что вот эта истина, красота, чистота, к которой они хотели бы идти. Эти два образа хотя и противопоставлены, но тем не менее дополняют друг друга, потому что рядом с белой частью всегда есть черная.
В вашем репертуаре уже были роли схожие с Хароном? Можно ли его с кем-то сопоставить?
Как раз недавно была премьера «Моцарта и Сальери», где я играл второго из них. У Харона, так же как у Сальери, есть некоторая зависть, боль, страдание. Знаете, есть цельные люди, персонажи, которые несмотря ни на что могут нести свет и до конца оставаться личностью, до конца оставаться тем, кем они были изначально. Возможно, Сальери и Харон в самом начале своего пути были очень перспективны и может быть даже стремились к чему-то светлому, но что-то их сломало, из-за чего они изменились и стали такими, какие они есть. Наверное, в этом они чем-то схожи. Но только чем-то. А так, наверное, больше не было похожих на Харона ролей.
Вы бы хотели быть Орфеем?
Не могу сказать, что я очень хотел играть Орфея. В музыкальном театре часто бывает так, что не всегда роль тебе подходит. Партия Орфея все-таки для определенного голоса – высокого тенора, которым нужно обладать. Конечно, я могу его один-два раза спеть, но потом долго буду от этого отходить, потому что она написана не для меня. Я это понимал. Когда было распределение, и мне назначили Харона, я подумал: «Зачем мне в моем возрасте играть старика?». На тот момент я еще не знал потенциала этой роли. Я рад, что получилось так, как получилось. Очень рад.
В «Орфее и Эвридике» Харон изображается как старик. Было ли вам трудно вжиться в роль старца? Или такая задача не стояла перед вами?
Такая задача передо мной не стояла. В первой постановке 1975 года Харон конечно же был возрастным персонажем. А у Кирилла Савельевича Стрежнева этот персонаж всегда разный. В начале Харон – шоумен, который и заваривает всю эту интригу. Потом он преобразуется в старика, меняется его облик и голос. После этого он становится неким проповедником. У Харона разные образы, в зависимости от которых он меняется пластически и вокально. Благодаря этой задумке режиссера образ Харона, на мой взгляд, стал гораздо шире. Все-таки в визуальном ключе я ненамного старше Орфея, поэтому было бы нелепостью мне играть старика.
Как обычно проходит ваша подготовка к премьерам?
Подготовка к спектаклю обычно проходит быстро: сначала в репетиционном классе, а потом на сцене, на которую мы выходим в лучшем случае за две недели. Репертуарный театр дает спектакли каждый день, и мы не можем себе позволить репетировать целый месяц.
Как проходила подготовка к показу «Орфея и Эвридики»?
Так получилось, что декорации – некий замок и какие-то башни – и мой костюм совпали. Как будто бы это мое царство. На одной из репетиций режиссёр попросил меня запрыгнуть на одну из арматурин, чтобы как-то обжить это пространство, и я начал обживать. Хотя я человек подготовленный, и мне нравится совершать различные акробатические трюки, трудность была в том, что все это нужно было сделать за неделю, что не так много, чтобы обжить сцену и достойно выйти на премьеру. К тому же во время акробатических моментов я еще и пою. Здесь нужно натренировать автономность, чтобы голова занималась одним, руки – другим, а легкие работали полноценно, чтобы я не задыхался.
Какова на ваш взгляд роль Харона в драматургии постановки?
Харон и Орфей – это противоположности, которые сталкиваются и образуют конфликт. От этого и движется драматургия, от этого и интересно зрителю. Стрежнев добавил черноты в спектакль, чтобы это создавало контраст с Орфеем. Такая чернота, дьявольщина, безвкусица сейчас невероятно процветают, к сожалению. Достаточно включить телевизор или радио. И Харону, как руководителю всего этого царства-государства, очень выгодно, чтобы люди вокруг него были примитивны, чтобы ими было легко управлять. Но, когда вдруг появляется чистый персонаж – Орфей, существа начинают понимать, что вот эта истина, красота, чистота, к которой они хотели бы идти. Эти два образа хотя и противопоставлены, но тем не менее дополняют друг друга, потому что рядом с белой частью всегда есть черная.
В вашем репертуаре уже были роли схожие с Хароном? Можно ли его с кем-то сопоставить?
Как раз недавно была премьера «Моцарта и Сальери», где я играл второго из них. У Харона, так же как у Сальери, есть некоторая зависть, боль, страдание. Знаете, есть цельные люди, персонажи, которые несмотря ни на что могут нести свет и до конца оставаться личностью, до конца оставаться тем, кем они были изначально. Возможно, Сальери и Харон в самом начале своего пути были очень перспективны и может быть даже стремились к чему-то светлому, но что-то их сломало, из-за чего они изменились и стали такими, какие они есть. Наверное, в этом они чем-то схожи. Но только чем-то. А так, наверное, больше не было похожих на Харона ролей.
Вы бы хотели быть Орфеем?
Не могу сказать, что я очень хотел играть Орфея. В музыкальном театре часто бывает так, что не всегда роль тебе подходит. Партия Орфея все-таки для определенного голоса – высокого тенора, которым нужно обладать. Конечно, я могу его один-два раза спеть, но потом долго буду от этого отходить, потому что она написана не для меня. Я это понимал. Когда было распределение, и мне назначили Харона, я подумал: «Зачем мне в моем возрасте играть старика?». На тот момент я еще не знал потенциала этой роли. Я рад, что получилось так, как получилось. Очень рад.