Вы работали в разных городах России и мира: в Москве, Санкт-Петербурге, Тель-Авиве, Пекине, Кембридже. Какие отличия вы можете выделить в работе за границей, Москве и провинциальных городах?
Наверное, каких-то глобальных отличий нет. Если собирается команда людей, которые понимают, что они делают и готовы сочинять вместе, то это самое главное, и неважно, где это происходит. Потому что есть совсем малюсенькие театры и есть театры очень большие, но если появляется какая-то чудесная идея и чудесные актеры, то и там, и там получится. А если чего-то не складывается, то абсолютно неважно, где.
Олег Рыбкин (режиссёр спектакля «Мы, герои» – прим. ред.) говорил, что Сибирь для него самое «профессионально теплое» место. Для вас, получается, это не так?
Видите, Олег очень давно работает в театре, который для меня прямо любовь. Туда приезжаешь даже уже не как в театр, а как в дом, где тебя любят. Там нет такой истории, когда тебя немножечко сканируют. Ты сразу приезжаешь к абсолютно готовым к работе людям, которые ещё и испытывают к тебе очень большую дружбу – это ужасно важно.
А в Москве, Санкт-Петербурге и заграницей, получается, испытывают поначалу?
Смотрите, в Москве всё пожестче, тебя немного пробуют, а в Питере проще, как ни странно. Но, к счастью, последние спектакли в Москве я делала с Женей Марчелли. Его начинают любить ещё за воротами, и поэтому ты сразу окружен любовью, входишь в ту команду, которую любит очень-очень обаятельный режиссёр. Конечно, так легче работать. Но в Москве есть одна классная штука – ты должен быть очень собранным, очень точным и внимательным, это тоже классно. Это такой урок, мне нравится.
Вы не раз работали с Олегом Рыбкиным, с Александром Моховым (художник спектакля «Мы, герои» – прим.ред.). Как складывается ваш рабочий процесс? То, что вы не один спектакль вместе, говорит о том, что вам комфортно друг с другом?
С Олегом я работаю уже очень давно. Нет, я не могу сказать, что там есть зона комфорта. Но, кстати, даже работая с Женей Марчелли, такой зоны покоя всё равно нет. Ты должен сдать определенный экзамен, должен сделать свою работу честно. Дело в том, что с Олегом надо угадать, что он хочет, как-то очень точно попасть в ту струю, которая важна для него, это не всегда легко. А с Сашей Моховым я сделала только два спектакля, с ним просто.
Вообще все режиссёры ужасно разные. Кто-то знает все наперёд и может дать очень точные указания, а другой может говорить: «Я не знаю, что я хочу, и вообще не трогай меня и не спрашивай». И на такой тонкой паутине начинается работа. Наверно, с Рыбкиным она такого рода. Но когда ты очень точно попадаешь, он дико радуется, сразу начинает что-то сшиваться.
Если честно, когда смотришь спектакль, складывается ощущение, что костюмы сделаны из того, что есть едва ли не у каждого в квартире. Например, нелепая бабочка на шее Жозефин, рубашки, майки. А как на самом деле создавались костюмы?
Спектакль трёхчастный. Сначала они, разукрашенные, почти цирковые, выжатые до нитки, приходят со сцены, переодеваются, и мы видим что-то очень простое. Потом они одеваются на помолвку – самое лучшее, что есть в семьях. И последнее – когда они уезжают, идут на смерть. Я не могу сказать, что это собиралось из тряпок. Мы говорили с Олегом, что это должно быть очень просто, чтобы в костюмах не было историзма. Это вечная притча, вечная история бродячей труппы. Это универсум – вот какая была идея.
Карл, который отчаянно не хочет взрослеть, будто прячется за образом огромной обезьяны. В жизни он никому не нужен, а в костюме чувствует, что действительно хорош. А для других героев как? Они тоже дорожат костюмами или для них это не более чем неотъемлемая часть спектакля?
Абсолютно! Он защищен. А для девочек-сестер, я думаю, это абсолютно не важно. Они в этом родились, выросли, это часть их жизни. Они не прячутся. Им очень важно быть любимыми – вот, наверное, что.
А как Георгий Дмитриев (исполнитель роли Карла – прим.ред.) относился к этому костюму?
Георгий – такая большая умница. У него не было никаких претензий, он в это всё громадное и достаточно некомфортное вошёл и волшебно в этом существовал, и существует. И то, что для него костюм обезьяны это убежище – абсолютно точно!
Осталось ли что-то важное, о чем вы бы хотели сказать, но я не спросила?
У Олега есть ход зонгов. Люди только вернулись со сцены, они ещё допевают, в них ещё бурлит кипение. А потом ты понимаешь, что это ещё и какие-то личные высказывания каждого, немного брехтовский приём. Он очень там срабатывает, мне кажется. Ты проникаешься жалостью, но такой правильной жалостью вперемешку с нежностью, к людям, которые только что громко кричали и были намазаны какой-то краской. Актеры пришли со сцены и сели, столько ещё нужно решить, а у них нет сил ни на что. Олег, как ученик Фоменко, очень атмосферен, точен.
И напоследок, опишите, пожалуйста, спектакль «Мы, герои» тремя словами так, чтобы зритель, не знающий об этой постановке, захотел её посетить.
Можно я во многих словах, а потом попробую всё это соединить? Мне кажется, что это ведь даже не театральная труппа, это – притча. История, что все достойны любви, нежности и жалости.
Любовь, нежность, жалость?
Да, но такая жалость, щемящая. В этой семье вообще никто не вырос. Ни младшая девочка, которую все пытаются уберечь. Ни старшая, которая уже так хочет быть за кем-то, так хочет отделиться от семьи. И вот этот невыросший мальчик. Нам непонятно, какие они актёры. Мы видим только людей. Мы в финале уже понимаем, что с ними будет. И история еврейской труппы в Чехии, которая погибает в огне войны, это конечно такая большая притча. Я думаю, это про боль и про любовь.