Что нового в «Кабаре» Театра Наций
В чем особенность «Кабаре» в Театре Наций, на ваш взгляд?
До кастинга всегда необходимы длительные встречи с режиссером, где вы обсуждаете, каким будет спектакль: грустным, веселым или и таким, и таким. Это известное произведение, которое имеет десятки коннотаций, поэтому нельзя сказать, что что-то нужно изобретать. Но наше «Кабаре» – уникальный случай, потому что оно достаточно мрачное. Сразу понятно, что ничем хорошим не закончится. Этого нет в других постановках. В основном первый акт мюзикла «Кабаре» выглядит как замечательная, яркая, довольно-таки жизнерадостная Веймарская республика, где о новой войне ещё никто не думает, а о Первой мировой уже забыли. Здесь же мы сразу должны показать эффект полураспада – это творческая интерпретация Евгения Писарева [режиссёра — прим. ред.]. Мы обсуждали, как будет звучать оркестр, какой будет саунд-дизайн, какая карта спектакля.
В чем заключалась ваша работа как музыкального руководителя?
Эта работа была смешанного плана. С одной стороны, мне нужно было собрать классный оркестр, поработать с артистами. Но поскольку Евгений Писарев хотел сделать оригинальный спектакль, кое-что мы меняли: переставляли, выкидывали, удлиняли, соединяли, аранжировали и даже дописывали один номер. Это замечательный в плане постановки хор: восемь ребят, будущих нацистов, поют прекрасными голосами a capella «Tomorrow belongs to me». Этот хор нигде ранее не звучал. Здесь я выступил как соавтор, его дописал.
Это номер, когда нацисты появляются в окнах и один из них душит Конферансье?
Да, такого номера нигде больше не существует. Ко мне вообще довольно редко обращаются за работой, где нет творческой составляющей. Потому что я по своей основной профессии — композитор. Я считаю, что ещё очень сильно выиграл номер «Что бы ты сделал?», который на немецком языке поёт фрау Шнайдер. Там музыка претерпела довольно сильные изменения за счёт вокальной аранжировки, которой нет в оригинале. А я её сделал, потому что она была нужна сценически.
А почему у фрау Шнайдер не три арии, как в бродвейском мюзикле, а одна?
Номер «So What?» абсолютно не подходил Писареву.
Это сцена, где Клифф отказывается платить за комнату 100 марок и соглашается только на 50?
Да-да. Для Писарева этот номер останавливал действие, он не видел его в нашем спектакле. И ещё мне кажется, что тогда рановато для появления немецкого языка. Всё-таки он позже появляется в спектакле.
Почему это важно?
Уже не помню. Но задача с языками была довольно интересная. Диалоги на русском, арии на немецком и английском. Я, честно говоря, до конца не верил, что это сработает. У Писарева тончайший вкус. И были номера, которые его не устраивали. Как в сцене, где герр Шульц дарит фрау Шнайдер ананас, например.
Но там, по-моему, есть какой-то секрет. Если я правильно услышала, ария «It Couldn’t Please Me More» из этой сцены в бродвейской постановке всё-таки играет.
Да! Звучит граммофон, а они разыгрывают замечательную сцену.
Какие арии убрать, а какие оставить – это всё были решения Евгения Писарева?
Он предлагал, мы рассматривали. Но надо сказать, что он довольно хорошо себе представлял, что хочет сделать.
О проблемах с партитурой
Какую из всех существующих партитур «Кабаре» вы выбрали?
Партитура, которую нам прислал правообладатель, не подходила под наш состав оркестра. Мне пришлось её переделать. Получилась довольно неприятная вещь, когда партитуры не соответствовали составу оркестра и даже форме клавира. Мы работали над клавиром версии 1998 года. А партитуры были 2006 года. То есть мы не могли её использовать. И наша задача была найти партитуру, которая относилась к 1998 году. Нашли только разрозненные партии. Во-первых, их нужно было привести к виду партитуры. А во-вторых, нужно было с этим сильно поработать, потому что у нас другой состав оркестра.
Много времени это занимает?
Много. И это, кстати, то, на что я совершенно не рассчитывал.
О концепции Брехта в «Кабаре»
Что общего у арий в «Кабаре» и зонгов в театре Бертольда Брехта?
У нас довольно необычный спектакль, близкий к концепции отстранения Брехта. Все номера отстранённые. Мы переходим в действие на другом языке. Все до одного номера – это выход на сцену. Даже «Maybe This Time» [ария Салли в первом акте – прим. ред.]. Это внутренний монолог, но Салли всё равно встаёт с кровати, выходит на авансцену и поёт. То есть это всё равно некое кабаре, исполнение номера.
Почему блоки спектаклей лучше ежедневных показов
Артисты часто говорят, что каждый спектакль уникален и всё зависит от зрителей. Что скажете вы как дирижёр?
Конечно, все показы разные. Даже в спектаклях, которые ты играешь очень часто, как «Шахматы» или «Ничего не бойся, я с тобой» [спектакли компании «Бродвей Москва», где Евгений Загот работает музыкальным руководителем и дирижёром — прим. ред.], всё равно каждый день есть своя интерпретация.
От чего это зависит? Вы же не видите зал?
И это, честно говоря, привычнее. Лучше видеть сцену, чем зал. Но зал ты чувствуешь. А есть спектакли, как «Кабаре», которые играешь редко: три или два спектакля в блоке. Три – это хорошо. Тогда первый – спектакль-воспоминание: там всё что угодно может быть. Он не заученный. Второй и третий уже входят в колею. И всё зависит от состава, конечно. Савцов и Суханов [Конферансье — прим. ред.] – это две большие разницы, как говорят в Одессе. Как и Урсуляк и Чуракова [Салли — прим. ред.] – они всё делают по-разному. Я должен это помнить и подстраиваться. Но я скажу так: спектакли, которые идут редко, интереснее. В тех, которые идут постоянно, ты всё равно ищешь новизну, но в какой-то момент такой спектакль входит в рутину. А «Кабаре» будет свежим всегда.