Мне кажется, что в последние годы в театральном пространстве говорят на детско-родительскую тему более откровенно, более прямо, чем, может быть, раньше. Может быть, на фоне ещё разговора о сексуальном насилии – потому что в отношениях с родителями тоже бывает насилие, по-разному выражающееся. Как тебе кажется, есть ли интерес к этой тематике в последние годы в театральной сфере?
Короткий ответ: я не знаю. Длинный ответ: я не знаю, потому что я не эксперт, не критик, я не езжу по всей стране, не смотрю, что происходит во всех театрах. Из того, что я вижу, мне кажется, что нет, такой тенденции в театре нет. Если мы видим какие-то два–три примера, то это ошибка эвристики – мы их видим, мы на них сосредоточены, и нам кажется: о, как много! Нет, не много. У нас и театров, в принципе, немного.
Есть просто в обществе изменения некоторого… Тоже не сказать, что это прямо супермассовое явление, но оно более заметное, чем в театре, направление на пересмотр воспитательских практик и детско-родительских отношений, выработка языка вот этого и внедрение всяких психоаналитических подходов в повседневную жизнь. В какой-то мере, наверное, он отражается и в театре.
Скажи, пожалуйста, при создании вашего проекта «Мам, привет» были какие-то ориентиры, которые могли по форме как-то вдохновить? Или вы работали на голом, пустом пространстве, по вашему ощущению?
Нас вдохновляли по форме документальный театр и выставка, пространство музейной экспозиции. Аналогичный проект делал Rimini Protokoll – про смерть. Они создают пространство специально, моделируют. Семён Александровский делал спектакль по пьесе Стешика про отца с амнезией – он специально собирал предметы, и надо было просто ходить и слушать их диалог среди старых предметов. Такое вот сочетание аудиогида и специально созданной обстановки с объектами. Семён Александровский и Шифра Каждан, мы с ними вместе делали проект «Радио Таганка», но мы там не создавали объекты, там объект был готовый – Театр на Таганке. И тот же Remote Moscow, где мы идём по готовым пространствам. Вот эти вещи где-то рядом, на этой же территории. У нас особенность – мы создали пространство, нашли или создали объекты, и мы не написали истории, а документальные собрали. В масштабах театра это, наверное, важные отличия. Если посмотреть со стороны из большого мира – наверное, это не такие большие отличия.
Как вы вообще замыслили вот этот проект?
Вика обратилась ко мне. Сказала, что есть такая идея про отношения людей со своими матерями. Я, наверно, не в полном праве говорить за Вику, как именно ей эта мысль пришла и какое это для неё имеет личное значение. Более того, я думаю, этот проект ей очень в этом смысле помог, но, опять же, это не мне говорить. Мы стали обсуждать, у Вики была возможность сделать этот показ в Тюмени на какой-то небольшой грант в Молодёжном театральном центре «Космос», где мы, собственно, это и сделали. Но до этого была долгая, скажем так, полевая работа. Мы придумали, как взять интервью – лично и дистанционно. Вика участвовала, вроде, ещё в тренинге, где нашла этих людей, поговорила с ними, потом некоторым разослали анкету – мы придумали список вопросов, которые, нам казалось, сработают и дадут нам нужный материал. И люди отвечали просто дистанционно – оригинальная форма презентации, которую нужно листать, говоря при этом в диктофон и иногда возвращаясь к предыдущему вопросу. Какие-то истории ушли полностью, каких-то нам не хватало, какие-то превратились не в голоса, а отдельные цитаты, карточки.
А люди, которые произносят истории в проекте – это люди, с которыми это происходило? Я правильно поняла, что это люди, которые записывали интервью для вас, отвечали на анкету? Или это кто говорит?
Ну какие варианты? Это документальный проект, это голоса людей, которые рассказывают истории о себе.
Кстати, интересно было, что я спросила у друга, который из Сибири, насколько, на его взгляд, это правда, что в Сибири не принято обниматься, целоваться в семьях, и он сказал, что это стереотип, что это неверно.
Мнение авторов спектакля может не совпадать с мнением персонажей, а мнение персонажей не претендует на объективную истину в последней инстанции. И слава богу, потому что это персонажи и живые люди, у которых есть своё субъективное мнение и история.
Что ты удалял, что ты сохранял? Я понимаю, что, может быть, что-то, грубо говоря, идейно концентрированное, ты оставлял. Я услышала, что что-то шло отдельными карточками.
Дальше там начинаются вопросы ремесла. Я что-то понимаю о том, как редактировать и монтировать истории. Может быть, я не супергений в этом, но какой-то у меня опыт и виденье того, как это лучше делать, есть. Если это интересная история, то надо сделать так, чтобы она не была слишком длинной и утомительной, – отжать и найти, что же в ней главное. Иногда мы отжимали настолько, что это становилось карточкой. А иногда мы понимаем, что мы не найдём какой-то объект или он будет лишним. Потом у нас сократились некоторые истории, то есть мы посмотрели реакцию людей, мы послушали сами и после уже череды показов я сказал: ну давай, мы это сократим.
То есть были аудио, например, которые вы резали?
Да-да, причём, мы их резали уже и после показов. Я не понимаю режиссёров, которые говорят: я не притронусь к своему спектаклю, ведь художник, который сделал картину, он же не возвращается в галерею её дописывать. Это, мне кажется, очень странная идея, потому что, если ты хочешь делать что-то неизменное, то зачем ты занимаешься театром?! В театре живые люди, которые каждый раз что-то играют, и каждый показ отличается друг от друга – почему надо относиться к этому, как к какой-то гранитной статуе, которую нельзя трогать?! Это можно менять, люди новые в состав вводятся, у нас здесь могут ещё когда-то новые истории войти в состав, могут обновиться какие-то экспонаты – почему нет?! Это же прекрасная счастливая возможность для такого живого синтетического искусства.
Какие театральные новые технологии тебе интересны сейчас? Я имею в виду то, что сейчас появляется.
Даже не знаю… Мне интересны нетеатральные технологии и возможности их использования в художественных проектах, в частности, в театре. Какие конкретно, даже не могу сказать. Всё мне интересно. Есть какие-то примеры?
Я сейчас учусь на кинопродюсера, и наша образовательная программа во многом связана с киноязыком screenlife, который Тимур Бекмамбетов придумал.
Ну, это не то, чтобы он придумал, но он использует, да.
Но считается, что он придумал. Но я понимаю, что идея лежала, грубо говоря, на поверхности, можно так подумать и сказать.
Я понимаю, что особенность этой технологии и прелесть заключаются в том, что ты должен смотреть это кино с экрана своего же телефона.
Да нет, не обязательно с телефона.
Прелесть узнавания и подключения – именно в том, что ты понимаешь, что события происходят в рамках того медиа, которое ты держишь в руке. Поэтому в этом есть какая-то достоверность и правда. Можно ли это использовать в театре? Наверно. Если в таком спектакле, как «Мам, привет», будет объект под названием телефон или айпад, в нём может быть использована эта технология. Наверное, да. Почему нет? Вопрос в том, что какие-то новые технологии нужны для того, чтобы заметить и отразить в искусстве какие-то ещё не замеченные и не отражённые новые явления и реалии. Вот если будут технологии, которые помогают делать это, это будет что-то важное и ценное, это я буду использовать сам и приветствовать, когда используют другие.
Поскольку я вышел из Театра.doc и, в общем-то, близок ко всем экспериментам, движениям, практической и теоретической части нашего документального театрального движения, для меня всегда важен вопрос – а куда это движется? Было понятно, почему это так было важно, необходимо и нужно в начале нулевых, какой это вызов принимало и на какие проблемы в искусстве и в жизни отвечало, но сейчас ситуация изменилась в искусстве и в жизни, и вот для меня важный вопрос, куда должен дальше двигаться театр вообще и документальный в частности. Нужен ли он, когда у нас есть документальности вот столько: в интернете, в соцсетях, в YouTube, каждый может снимать от себя, найти какую-то другую правду – её много. В чём тогда будет отличие, особенность театра?
Бывают собирательные материалы, которые посвящены тоже конкретной той или иной проблематике. У Дудя про ВИЧ вышел недавно выпуск.
Там цель другая – максимально оповестить людей и рассказать о проблеме, сделать её общественным явлением. Театр – это не то медиа. Если ты хочешь изменить ситуацию в стране и обществе, тебе не стоит делать это в театре, в который приходят очень мало людей. И это люди, которых, скорее всего, не надо в чём-то убеждать, как жить нужно. Поэтому, если ты всё-таки решил делать это в театре, – нужно отвечать себе на вопрос: почему я это делаю именно в театре. Например, что это должно быть что-то, что требует личного присутствия и участия человека. Вот такие ответы. Это важно.