«Король Лир» — первая постановка пьесы Шекспира в репертуаре НДТ. В чем для вас заключается специфика работы с шекспировской драматургией?
Сложнее материала у нас не было. Мы долго ходили вокруг, примерялись не только к пьесе, но и к Шекспиру вообще, нащупывали природу. Мне кажется, очень сложно в наше время явить шекспировские страсти. Тогда не существовало понятия психологического театра, было все гораздо условнее. И огромной проблемой был вопрос о том, как же эту условность оправдать. В итоге у нас получилось то, что Лев Борисович [Эренбург] назвал кровавой клоунадой.
Жанр кровавой клоунады позволяет существовать в природе гиньоля и фарса. У вас были какие-то сложности в органичном слиянии с такой природой?
Трудность в том, что в «Короле Лире» всё развивается очень стремительно. Персонажи Шекспира воспринимают происходящее гораздо сильнее и мощнее, чем делаем это мы в обычной жизни. Оценка моментальная. Из-за этого перед нами стоит серьёзная актерская задача — впрыгнуть в считаные доли секунды в предлагаемые обстоятельства, вскочить на этот высочайший уровень, не теряя правды. Как раз главной сложностью и был поиск выхода в подлинность, в настоящее.
Расскажите, пожалуйста, о том, как проходили репетиции. Лев Борисович предоставлял вам творческую свободу, импровизацию в работе над ролью, или же был изначально некий заданный режиссёром каркас роли?
У нас в театре этюдный принцип работы. Мы многое изобретали самостоятельно, придумывали что-то и показывали на репетициях. Режиссёрского диктата нет, но главным придумщиком и отборщиком наших придумок, «капитаном» все равно является режиссёр.
В одном из интервью, вы сказали, что внутри себя вы понимаете Лира и вам даже жаль его. Можно ли сказать, что в работе над этой ролью вы шли от себя или это роль на сопротивление?
Да, я стараюсь все роли пропускать через себя. Для меня не существует другого пути. Но, конечно, между мной и Лиром есть определённая дистанция. Прежде всего, это возраст: я гораздо здоровее и моложе моего персонажа. У Шекспира Лиру 80 лет, и я могу лишь представить, что чувствует и как ощущает себя человек, который столько прожил. Стараюсь провоцировать воображение, работа над ролью идет постоянно, и дна я пока не вижу. Каждый раз еду на спектакль с новым, свежим ощущением.
Ответом на вопрос, почему Лир разделяет и раздаёт государство дочерям, в вашем спектакле является не возраст, как у Шекспира, а контузия. Рассудок короля слабеет. Но только ли это является оправданием того, что сеет вокруг себя Лир?
Мы искали эквивалент, который оправдывал бы «слабеющий рассудок» короля для моего возраста: например, болезнь или боевое ранение. В итоге в нашем случае Лир — когда-то сильный и мощный мужик, который вдруг начинает чувствовать и осознавать, что силы уходят, и он уже не в состоянии держать всё в ежовых рукавицах.
То есть во многом всё происходящее оправдывает это состояние на краю смерти?
Да, состояние на краю гибели. Но тут еще дело в том, что герои «Короля Лира» — люди, деформированные властью. От этого отличается их взгляд на многие вещи. С одной стороны, их можно назвать жертвами, с другой стороны, это и их вина тоже…
Лир, всегда бывший небожителем, вдруг понимает, что уже не может удержать власть. Ему начинает казаться, что всё уходит, ускользает от него. И он как бы задается вопросом: «Что будет с моими детьми, когда я не смогу их защитить?» Эта мысль губит его, убивает в буквальном смысле. Ему не хватает подпитки, и он начинает требовать признания в любви, оправдания любви.
Вы сказали о любви. Есть фраза о том, что «Король Лир» – это как раз трагедия её отсутствия…
Всё-таки мне кажется, что всё, что делает король Лир — он делает исключительно из любви к собственным детям. Другое дело, что любовь эта очень странная, искажённая, даже жестокая. Мой герой из тех людей, которые вокруг себя оставляют выжженную пустыню. Он не знает меры ни в чем, он человек крайностей. И, собственно, Лир получил от детей то, чему был верен сам, чего сам добивался: «Будь королем жёстким, докажи, что ты вправе…»
Сцена, когда Лир убивает Шута, заставляет короля подойти к переосмыслению всей прошлой жизни. Как вам кажется, способен ли человек к такой перемене?
После смерти Шута Лир, действительно, понимает, что человека ближе больше нет на этом свете. А все те люди, ради которых он жил, кому он свою жизнь посвятил, отвернулись, предали его. Мой герой, оглядываясь назад, подступает к осознанию своей вины. Он даже просит прощения у Корделии, за то, что он воспитал ее зверем. У нас сделана эта попытка перемены. А возможно ли такое в жизни? Вероятно, да…
Вы играете в камерном пространстве, что, так или иначе, привносит свои нюансы в актёрскую игру. Что вам как актёру дает малая форма?
Малая форма — это как крупный план в кино. Зритель может увидеть слезу, малейшие движения мимики — и я могу этим воспользоваться. На большой сцене это практически невозможно. В камерном пространстве я позволяю себе более естественную, приближенную к реальной жизни манеру игры. И это усиливает правду, дает эффект доверительного отношения как с партнерами по сцене, так и с публикой.
Были какие-то неожиданные реакции зрителей на спектаклях?
В одной из финальных сцен спектакля король стоит перед грудой трупов и в очередной раз не может вспомнить слово «надел», произнося: «Я разделил державу нашу на три… на три…» И вот на одном из недавних показов «Короля Лира» на этом моменте мне подсказали реплику. Неожиданно из зала прозвучал участливый голос: «Надела!» Из-за сочувствия ли к персонажу, или человек просто домой торопился — мы это не совсем поняли.